Кто такой эрик сати. Биография. «Богемный период» молодого композитора Эрика Сати

И минимализм . Именно Сати придумал жанр «меблировочной музыки» , которую не надо специально слушать, ненавязчивой мелодии, звучащей в магазине или на выставке.

Биография

«Спектакль поразил меня своей свежестью и подлинной оригинальностью. „Парад “ как раз подтвердил мне, до какой степени я был прав, когда столь высоко ставил достоинства Сати и ту роль, которую он сыграл во французской музыке тем, что противопоставил смутной эстетике доживающего своей век импрессионизма свой мощный и выразительный язык, лишённый каких-либо вычурностей и прикрас».

Кроме «Парада», Эрик Сати является автором ещё четырёх балетных партитур: «Успуд» (1892), «Прекрасная истеричка » (1920), «Приключения Меркурия» (1924) и «Представление отменяется» (1924). Также (уже после смерти автора) многие его фортепианные и оркестровые произведения часто использовались для постановки одноактных балетов и балетных номеров.

Под его непосредственным влиянием сформировались такие известнейшие композиторы, как Клод Дебюсси (бывший его близким приятелем на протяжении более чем двадцати лет), Морис Равель , знаменитая французская группа «Шести », в которой наиболее известны Франсис Пуленк , Дариус Мийо , Жорж Орик и Артюр Онеггер . Творчество этой группы (она просуществовала чуть больше года), а также самого Сати оказало заметное влияние на Дмитрия Шостаковича , который услышал произведения Сати уже после его смерти, в 1925 году , во время гастролей французской «Шестёрки » в Петрограде -Ленинграде. В его балете «Болт» заметно влияние музыкального стиля Сати времён балета «Парад » и «Прекрасная истеричка ».

Некоторые произведения Сати произвели чрезвычайно сильное впечатление на Игоря Стравинского. В особенности, это относится к балету «Парад » (), партитуру которого он едва ли не целый год просил у автора , и симфонической драме «Сократ » (). Именно два этих сочинения оставили наиболее заметный след в творчестве Стравинского: первое в его конструктивистском периоде, а второе - в неоклассических произведениях конца 1920-х годов. Испытав большое влияние Сати, он перешёл от импрессионизма (и фовизма) русского периода к почти скелетному стилю музыки, упростив стиль письма. Это видно в произведениях парижского периода - «Истории солдата » и опере «Мавра ». Но даже и через тридцать лет об этом событии продолжали вспоминать не иначе, как об удивительном факте истории французской музыки:

- (Жан Кокто , «к юбилейному концерту Шестёрки в году»)

Придумав в году авангардный жанр «фоновой» (или «меблировочной») индустриальной музыки, которую не надо специально слушать, Эрик Сати также явился первооткрывателем и предтечей минимализма . Его навязчивые мелодии, повторяющиеся сотни раз без малейшего изменения и перерыва, звучащие в магазине или в салоне во время приёма гостей, опередили своё время на добрые полвека.

Библиография

Напишите отзыв о статье "Сати, Эрик"

Примечания

1. Составители М.Жерар и Р.Шалю. Равель в зеркале своих писем. - Л. : Музыка, 1988. - С. 222.
2. Эрик Сати, Юрий Ханон . Лики России , 2010. - С. 189. - 682 с. - ISBN 978-5-87417-338-8 .
3. Anne Rey . Satie. - второе. - Paris: Solfeges Seuil, 1995. - С. 81. - 192 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-02-023487-4 .
4. Филенко Г. Французская музыка первой половины XX века. - Л. : Музыка, 1983. - С. 69.
5. Стравинский И.Ф. Хроника моей жизни. - Л. : Музыка, 1963. - С. 148.
6. Anne Rey . Satie. - второе. - Paris: Solfeges Seuil, 1995. - С. 144. - 192 с. - 25 000 экз. - ISBN 2-02-023487-4 .
7. Ornella Volta. Erik Satie. - второе. - Paris: Hazan, 1997. - С. 159. - 200 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-85025-564-5 .
8. Eric Satie. Correspondance presque complete. - Paris: Fayard / Imec, 2000. - Т. 1. - С. 1132. - 1260 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-213-60674-9 .
9. Эрик Сати, Юрий Ханон. «Воспоминания задним числом». - СПб. : Центр Средней Музыки & Лики России , 2010. - С. 517-519. - 682 с. - ISBN 978-5-87417-338-8 .
10. Эрик Сати, Юрий Ханон . «Воспоминания задним числом». - СПб. : Центр Средней Музыки & Лики России, 2010. - С. 570. - 682 с. - ISBN 978-5-87417-338-8 .
11. Eric Satie. Correspondance presque complete. - Paris: Fayard / Imec, 2000. - Т. 1. - С. 560. - 1260 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-213-60674-9 .
12. Stravynsky Igor . «Chroniques de ma vie». - Paris.: Denoël & Gonthier, 1935. - С. 83-84.
13. Mary E. Davis, , Reaktion Books, 2007. ISBN 1861893213 .
14. Poulenc Fr. Entretiens avec Claude Rostand. P., . Р.31.
15. Eric Satie. Correspondance presque complete. - Paris: Fayard / Imec, 2000. - Т. 1. - С. 491, 1133. - 1260 с. - 10 000 экз. - ISBN 2-213-60674-9 .
16. Жан Кокто . «Петух и Арлекин». - М .: «Прест», 2000. - С. 79. - 224 с. - 500 экз.
17. . Проверено 13 января 2011. .

См. также

	Эрик Сати в Викицитатнике
	в Викитеке
	Эрик Сати на Викискладе

Ссылки

• Эрик Сати: ноты произведений на International Music Score Library Project
• Юрий Ханон :
• Юрий Ханон.
• + audio & MIDI.

Отрывок, характеризующий Сати, Эрик

Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C"est pour me dire que je n"ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n"est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.

На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.

Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.

Эрик Сати

Франция / Импрессионизм, неоклассицизм и дадаизм / Главные жанры: балет, камерно-вокальная лирика и фортепианная миниатюра

Эрик Сати родился в 1866 году, а умер в 1925. Он был практически ровесником Малера, Рахманинова, Рихарда Штрауса, однако, имя его стоит особняком в истории музыки. Он не принадлежит ни к одному художественному течению и направлению. Тем не менее, его искусство сильнейшим образом повлияло на развитие путей музыки XX столетия, сначала во Франции, а потом и во всем мире. В разные периоды творчества и с разной степенью интенсивности он явился первым урбанистом, дадаистом, кубистом, импрессионистом, экспрессионистом, наконец, одним из первых французских композиторов, использовавших двенадцатитоновые ряды. И если в музыковедении принято отсчитывать начало нового музыкального столетия с 1910-х годов, то творчество Сати отодвигает эту черту на два десятилетия назад, к 1890-м годам.

Своим творчеством Сати пытался противостоять импрессионизму и вагнеризму. Известно его высказывание: «Глупо защищать Вагнера только потому, что на него нападает Сен-Санс, нужно кричать: Долой Вагнера вместе с Сен-Сансом! » Главными установками композитора были ясность и простота, а его творческая судьба, напротив, была полна сложных метаморфоз и неразрешённых коллизий.

При жизни он стал «живой легендой». Дело в том, что Сати был невероятно эксцентричен. Все его действия были направлены в первую очередь на эпатаж. Его творчество, его стиль жизни и общения не оставляли никого равнодушным: одни видели в нем гения, другие - шарлатана. Современники относили Сати к группе так называемых композиторов - «фантазёров». Помимо ярко выраженного музыкального таланта он был весьма провокационным литератором и парадоксальным писателем. Чего стоят одни названия его композиций или исполнительские ремарки в них! Иногда они вполне разумны и действительно являются указаниями для исполнителей. В других случаях – это абсолютно абсурдные строки. Например, у него есть пьеса «Траурный марш», где он просто берет II часть из Сонаты Шопена b-moll, транспонирует ее в другую тональность, немного упрощает, и как бы издеваясь, пишет: «Ну а сейчас вы услышите фрагмент из Мазурки Шуберта». Конечно, там нет никакой цитаты, поскольку Шуберт не писал мазурок вообще. В цикле «Жало медузы», состоящем, как ни странно, из семи обезьяньих танцев, мы читаем: «обезьяна грациозно танцует, потом входит в раж (или делает вид). Указание исполнителю: «сиди в тени и веди себя хорошо – обезьяна следит за тобой». Далее по сценарию Сати: «обезьяна думает о чем-то другом». Указание исполнителю: смейся, но так, чтобы никто не увидел».

Первым произведением Сати, ставшим заявкой на будущее, стал фортепианный триптих «Гимнопедии», который он сочинил в 1888 году после ухода из консерватории. Давайте зададимся вопросом: откуда взялось такое странное слово - «гимнопедии»?

Существует огромное количество версий на этот счёт. Одна из них гласит, что Гимнопедией назывался праздник в Древней Спарте, справлявшийся в июле на протяжении около десяти дней и состоявший в военной пляске, музыкальных и гимнастических упражнениях. Если мы взглянем на это слово с этимологической точки зрения, то увидим, что сложное слово из греческих корней «гимнопедия» (от hymnos — торжественное воспевание богов и героев, и paideia — воспитание) в итоге обозначает песни, которые пелись во время состязания юношей в силе и ловкости в древней Греции. Если собрать всё вместе, то перевод будет такой: «воспитание гимном».

Ещё одна версия названия произведения Сати таится в стихотворении поэта Контамина де Латура, который был в то время довольно известен. Сати с ним дружил и вероятно был хорошо знаком с этим стихом. Вот эти строки в моём вольном переводе, так как на русском языке творения этого автора никогда не выходили:

…Там где атомы янтаря отражают сами себя,

Там сарабанды смешиваются с Гимнопедиями ….

Сам же Сати утверждал, что это название пришло к нему после чтения романа Флобера «Саламбо». С моей точки зрения «Гимнопедии» Сати могут быть признаны первой в мире «обстановочной музыкой», прародительницей современного стиля «лаунж».

Жизнь Эрика Сати была совсем непростой. Он дважды поступал в Парижскую консерваторию, и дважды же был отчислен за профнепригодность. Он поступил на службу в армию, но и там ему не понравилось. Чтобы не служить в полку, Сати простоял с обнаженным туловищем несколько часов на морозе. Результат – бронхит и освобождение от службы.

Внешность его, как и поведение, отличалась крайней эксцентричностью. Среди его чудачеств – гардероб, состоявший из двенадцати совершенно одинаковых серых бархатных костюмов, и утверждение, что он употребляет в пищу продукты только белого цвета: соль, сахар, молотые кости, плесень на фруктах и белую рыбу без кожи. Сати часто менял свой облик, мог выйти в общество одетым, как бродяга, а на следующий день появится безупречным франтом. Вот как он сам себя описывал: «Я горю желанием дать вам мои приметы: волосы и брови темно-коричневые, глаза серые, кромка волос низкая, нос длинный, рот средних размеров, подбородок широкий, лицо овальное… »

Всю свою жизнь Сати испытывал финансовые затруднения. Живя среди бедноты парижского рабочего пригорода, посылая отчаянные письма о помощи самым близким друзьям, он из гордости не допускает их в свое нищенское жилище. Единственным более или менее постоянным местом работы композитора было знаменитое парижское кафе "Чёрный кот" («Le Chat Noir»), что находится на Монмартре. Утверждают, что это кабаре послужило моделью для теперь уже памятника культуры Серебряного века, петербургского артистического кафе «Бродячая собака», где собиралась вся богема того времени. В 80-х годах Сати аккомпанировал чтецам и актёрам (тогда были модны пантомимы), а то и просто наигрывал что-нибудь «для фона». И это очень важно. Сати рассматривал музыку не только как самостоятельное произведение искусства и способ самовыражения творца, но и отводил ей более скромную роль – говоря его же словами, «статической звуковой декорации», что-то вроде обоев или мебели (отсюда пошло и первое, предложенное им название для такого рода музыкального фона: «мебельная музыка»). Он писал, что «мебельная музыка» в ресторанах должна быть частью окружающих звуков, ее задача – смягчение клацаний ножей и вилок по тарелкам и заполнение неловких пауз, время от времени возникающих между людьми. Кстати, именно Эрика Сати можно считать и первым кинокомпозитором в истории человечества. Я имею в виду фильм Рене Клера «Антракт», музыку к которому Сати писал, будучи смертельно больным.

Будто рок преследовал этого гениального насмешника и возмутителя спокойствия первой четверти столетия. Он прожил большую часть своей жизни в неизвестности, его знали только те, кто ходил в кабаре «Чёрная кошка». Среди творческой богемы Сати был аутсайдером. Однако в 1911 году (композитору уже исполнилось на тот момент 45 лет) жизнь Сати начала меняться в лучшую сторону. У него появились поклонники, среди которых были молодые композиторы Франсис Пуленк и Жорж Орик, но особую роль сыграло знакомство с Жаном Кокто – художником, писателем и драматургом. Они встретились в 1915 году. Кокто был настолько поражён странной и оригинальной личностью композитора, что посоветовал Дягилеву привлечь Сати к постановке балета «в новом духе». Вот что Кокто сам писал о композиторе: «Внешне Сати был похож на заурядного чиновника: бородка, пенсне, котелок и зонтик. Эгоист, фанатик, он не признавал ничего, кроме своей догмы, и рвал и метал, когда что-нибудь противоречило ей ». Сам Кокто выступил в роли либреттиста балета «Парад», ставшего самым известным произведением Сати.

Идея балета принадлежала Жану Кокто (1889 - 1963) – лидеру и идеологу европейского авангарда начала XX века. Кокто увлекся «Русскими сезонами» Дягилева с первых дней их существования. Он рисовал афиши, писал статьи для программ русского балета. Для работы над «Парадом» он привлёк к проекту Пабло Пикассо (декорации и костюмы) и Леонида Мясина (хореография). Кокто вспоминал: «Я встретил Пикассо на бульваре Монпарнасс между «Ротондой» и «Куполь», пешеходов было мало. Я предложил ему приехать к Дягилеву для того, чтобы поработать над декорациями. Он согласился и приехал. В работе ему помогали итальянские футуристы ». Премьера балета 18 мая 1917 года обернулась скандалом. Кстати специально для эпатажа Кокто и Сати добавили в партитуру балета необычные инструменты, такие как: пишущая машинка, пожарная сирена, револьвер, набор молочных бутылок. Еще в зале началась драка. Весьма уважаемый театральный критик написал разгромную рецензию, назвав Сати «антигармоничным, психованным композитором пишущих машинок и трещоток » (новаторский прием включения в звуковой ряд звука пишущей машинки тогда был принят в штыки). Гийом Аполлинер сочинил текст для программки (заодно запустив в ход новое слово: «сюрреализм»). Девизом постановки стали слова Аполлинера: «Новый дух» («L’Esprit Nouveau»). Написанный по личной просьбе Дягилева и Кокто, манифест искусства будущего проложил путь молодой музыке Франции.

Сати сочинял музыку так: писал один фрагмент приблизительно в 5-6 тактов, потом еще такой же, а потом присоединял одно к другому по принципу конструктора. Фрагменты могли быть в разных тональностях, в разных ритмах и даже разных стилях. Именно вследствие такого способа композиции получается такая пестрота стилей. Это в каком-то смысле начало полистилистики как осознанного композитором явления. В то же время Сати стал и прародителем минимализма, задолго до его появления на музыкальной арене.

Большой шум вызвала публикация цикла Сати под необычным названием «Три пьесы в форме Груши», где он в графическом рисунке сочинения угадывается груша. Сати был Аполлинером в музыке. Этот цикл был едкой насмешкой над изысканностью названий и ремарок в импрессионистских пьесах. В своём знаменитом «Вальсе-фуге» Сати объединяет два, казалось бы, вообще несовместимых жанра – легкий салонный вальс и вполне академическую фугу. Как мы видим, композиторское мышление Сати было нетрадиционным, не клишированным. Может ему, как и Берлиозу повезло в том, что они с детства не были загнаны в рамки академической традиции.

Новаторская музыка Сати привлекла к нему в 1920-м году горстку молодых композиторов, которые собрались в знаменитую «Шестёрку», а Сати стал для них крёстным отцом. Их объединяла любовь к мюзик-холлу, рэгтайму и джазу, приправленная гремучей смесью антивоенного и анархистского духа дадаизма. В «Шестёрку» входили: Луи Дюрей, Дариюс Мийо, Артюр Онеггер, Жорж Орик, Франсис Пуленк и Жермена Тайфер.

Как когда-то Морис Равель открыл широкой публике композитора Эрика Сати в 1911 году, так и Джон Кейдж во второй половине XX века стал проводником идей Сати. Его музыку Кейдж любил с раннего возраста. Без преувеличения можно сказать, что своим возрождением Сати обязан именно этому американскому композитору. Джон Кейдж считал Сати предшественником всех значимых модернистских течений в искусстве – дадаизма, сюрреализма, модернизма и даже поп-арта в духе Энди Уорхола и самого Кэйджа. Он назначил Сати в отцы всего современного искусства.

Французский маэстро действительно был знаком с Тристаном Тцара, который основал дадаизм. Он даже писал для дадаистических сборников литературные экзерсисы и принимал участие в спектаклях, вечерах, манифестациях дада, которые проводились, начиная с 1916 года.

Увлечение музыкой Сати началось у Кэйджа, когда он обнаружил пьесу «Vexation», что в переводе означает «горечь обиды», «неприятности», «притеснение», «досада». Пьеса эта при жизни Сати никогда не исполнялась. Она состоит из трёх музыкальных фраз. Главное, что так поразило в этом произведении Кэйдж, было то, что на рукописи было написано рукой Сати: «Исполнять подряд 840 раз». Наконец, в 1963 году Кейдж выступил организатором исполнения этого произведения Сати, длившегося почти восемнадцать часов сорок минут, с участием сменявших друг друга двенадцати пианистов. Среди действующих лиц были: сам Джон Кейдж, Льюис Ллойд, Дэвид Тюдор, Филипп Корнер, Виола Фарбер, Кристиан Вульф, Роберт Вуд, Макрэй Кук, Джон Кэйл, Дэвид дель Тредичи, Говард Клайн. За вход на этот марафон взималась плата: пять долларов. Слушателям выдавались часы, и чем дольше они проводили время за слушанием произведения Сати, тем больше денег им возвращалось. С тех пор «Vexation» исполнялась неоднократно.

Своеобразие музыки Сати, его новаторские приёмы повлияли на многих композиторов. В итоге, помимо того, что многие его работы фактически подготовили почву для возникновения эмбиента, сам Сати был предшественником таких творческих движений, как минимализм, "музыка повторений" и "Театр абсурда".

Приятная, ненавязчивая мелодия, которая никуда не зовет, не повествует о великих страстях, на нее вообще не обращают особого внимания, но она создает комфортную обстановку – совсем как мебель… Именно так это и называется – «меблировочная музыка». Создатель этого своеобразного явления – французский композитор Эрик Сати. Но, разумеется, его заслуги перед мировым искусством заключаются не только в этом – многие музыкальные направления, которые расцвели пышным цветом на рубеже XIX-ХХ столетий и в ХХ веки, уходят корнями в творчество Сати.

Как все талантливые люди, Эрик Сати рано проявил музыкальные способности и любовь к музыке – но его родители поначалу не обратили на это внимания: в семье не было людей искусства, отец был портовым маклером. Серьезно обучаться музыке мальчик начал лишь в двенадцатилетнем возрасте, когда семья переехала из Онфлера, где родился Эрик Сати, в Париж. В Парижскую консерваторию он поступил дважды – в тринадцать лет и в восемнадцать, но так и не закончил: в первый раз он был исключен по прошествии двух с половиной лет, поскольку успешной его учебу нельзя было назвать, второй раз он сам бросил консерваторию, так как учиться было неинтересно. Он ушёл в армию, после года службы возвратился в столицу и подрабатывал в кафе тапером. Впрочем, композиторскому творчеству это не мешало – и в 1888 г. родился фортепианный цикл «Три гимнопедии». Чем он был примечателен? Композитор использовал в нем свободные соотношения нонаккордов. Нельзя сказать, что до Сати этого гармонического приема не применял никто – это делал, например, Сезар Франк, однако Сати впоследствии развил его – в «Сыне звезд», написанном в 1891 г., последовательности нонаккордов строились по квартам. Что же касается «Трех гимнопедий», оркестровать их предложил Клод Дебюсси, с которым Сати познакомился в кафе на Монмартре и подружился. Именно благодаря дружбе с Сати Дебюсси преодолел свое юношеское увлечение вагнеровской музыкой.

Экстравагантность всегда отличала Эрика Сати. Это качество проявлялось во всем – в метких изречениях, которыми полны его заметки, в обыкновении писать свои произведения красными чернилами и, конечно, в самой музыке. В 1892 г. он создал весьма неожиданный метод композиции – несколько непродолжительных пассажей (не более шести) состыковываются друг с другом в разных сочетаниях, и таким способом составляется пьеса. Еще более оригинальным способом он выразил в 1893 г. свою досаду, которую вызывала у него Сюзанн Валадон – возлюбленная композитора, отнюдь не отличавшаяся мягким характером. Композитор сочинил пьесу, которую назвал «Vexations» (с французского языка это можно перевести как «Раздражения» или «Неприятности»). Пьеса звучит однообразно, идеально отражая состояние человека, переживающего неприятности, и сама по себе не особенно продолжительна, но автор предписывает пианисту повторять ее многократно, а сколько именно – должен решить сам исполнитель. Правда, ограничение композитор все же установил: максимум восемьсот сорок раз. В зависимости от темпа (который Сати тоже оставил на усмотрение музыканта) это может составить от двенадцати часов до суток. Впрочем, в подобном стиле были написаны и некоторые другие сочинения того периода: «Перезвоны Розы и Креста», «Готические танцы» и другие. Лишенные контрастов и резких переходов, некоторые пьесы даже не разделялись на такты. Правда, повторять их сотни раз композитор не требовал, но по стилю они напоминали «Неприятности».

С 1898 г. Сати жил в Аркее – пригороде Парижа. «Аркейский отшельник» – так его называли, он предпочитал ни с кем не встречаться, лишь изредка посещая Париж, чтобы представить новое произведение. Впрочем, широкой публике композитор почти не был известен, пока в 1911 г. не организовал цикл концертов из его произведений. Сочинения Сати привлекают внимание не только необычным стилем, но и экстравагантными заглавиями: «Сушеные эмбрионы», «Автоматические описания», «Три пьесы в форме груш».

В 1915 г. композитор познакомился с . По его инициативе Сати принял участие в создании балета для труппы (либретто написал Кокто, а оформлением занимался Пабло Пикассо). Балет, представленный в 1917 г., назывался «Парад», и сказать, что балетная музыка Сати шокировала публику – значит, ничего не сказать: нарочито примитивная, с воем сирен, стуком пишущей машинки и другими немузыкальными звуками… Но у композитора была еще более оригинальная идея – в 1916 г. он предложил кутюрье Жермену Бонгару замечательный психологический прием: в салонах и магазинах должна звучать ненавязчивая музыка, воздействующая на покупателей. По прошествии двух лет Бонгар заказал ему такую музыку, и она была написана, но воплощению идеи помешали военные действия. Пьесы из «Меблировочной музыки, изобретенной Эриком Сати» (именно изобретенной – композитор считал ее чем-то скорее техническим, чем творческим) прозвучали только в 1919 г., в антракте музыкальной драмы Сати «Сократ», написанной на текст диалогов Платона.

Смерть «Аркейского отшельника» в 1925 г. осталась незамеченной музыкальным миром. Истинный всплеск интереса к творчеству Сати последовал в середине 20 века, когда стало очевидным, насколько опередил композитор свою эпоху.

Все права защищены. Копирование запрещено.

Первооткрыватель многих направлений в музыке – импрессионизм, примитивизм, конструктивизм, неоклассицизм, джаз, эмбиент, авангард и минимализм. Создал музыкальные стили эмбиент и минимализм на 60 лет раньше. Автор музыки для первого авангардного фильма.

Особенно известный по некоторым фортепианным пьесам, таким как Trois Sarabandes (1887), Gymnopédies (1888) (три пьесы для фортепиано) и Gnossiennes (1889-91) (шесть пьес). Он поддерживал Жана Кокто и помог создать известную группу французских композиторов, называющих себя . Молодые сочинители были в восторге от его бунтарства против обывательства и независимостью в эстетических суждениях.

В стилистике музыкальных произведений Сати многие видят черты импрессионизма, но его гармонический язык и мелодика на самом деле имеют мало общего с этой школой. Большая часть его музыки имеет мягкий, приглушенный характер, ее красота и необычность проявляются в том, что Сати не придерживается в ней какого-либо определенного стиля.

Эрик Сати в восемнадцатилетнем возрасте

Родился музыкант 17 мая 1866 года в Онфлере в семье англичанки Джейн Лесли Антон и шотландца Альфреда Сати. Будучи еще совсем маленьким, Эрик начал проявлять интерес к музыке. Поэтому родители отвели его в церковь Святого Леонарда Онфлера, где он стал брать уроки музыки у местного органиста по имени Винот, бывшего студента школы Нидермайера. Профессия органиста, конечно, наложила на себя достаточно весомый отпечаток, поэтому первыми произведениями, которые Сати стал , были Григорианские песнопения и медленные вальсы. Нельзя сказать, что в этот период музыкальные способности Эрика были выдающимися.

В двенадцать лет Эрик переезжает с отцом в Париж, где Альфред Сати получает должность переводчика в страховой компании. Вскоре отец женится на пианистке и композиторе Евгении Баметше, которая, возможно, сыграла большую роль в музыкальном воспитании Сати. Именно с этого возраста начинаются серьезные занятия музыкой.

В 1879 году он поступает в Парижскую консерваторию, где берет уроки игры на фортепиано у Дескомба, а также изучает музыкальную теорию и гармонию у Лавигнака. Впрочем, из-за катастрофически низких результатов, которые не отвечали даже минимальным требованиям, в 1882 году он был оттуда исключен. Выйдя из консерватории, 15 ноября 1886 года Сати идет добровольцем на военную службу, чтобы присоединиться к пехоте в Аррасе. Служба в армии спустя очень короткий промежуток опротивела Эрику, вскоре он бежит с нее, заболевая плевритом, для чего сознательно раскрывал одежду на груди холодными зимними ночами.

«Богемный период» молодого композитора Эрика Сати

В 1887 году Сати устраивается работать в кабаре «Чёрный Кот» тапером

Следующие несколько лет после военной службы можно назвать «богемным периодом» в жизни Сати. Именно в этот период произошли наиболее значимые события в жизни молодого композитора. Прежде всего, он покидает дом отца и поселяется у подножия Монмартра, где устраивается работать в кабаре «Чёрный Кот» тапером, а также подрабатывает там дирижёром.

В этом же 1887 году его отец, который пробует себя в качестве издателя, опубликовывает первые творения Эрика Сати для фортепиано: «Три сарабанды» (Trois Sarabandes), «Гносиены» и «Гипнопедии» (Gymnopédies). Стиль этих произведений не просто охарактеризовать одним словом; с одной стороны – они традиционны, просты, а с другой – ни на что не похожи. Спустя десяток лет его друг, Клод Дебюсси, публикует избранные части, сделав переложение для оркестра. Именно в такой версии они остаются самыми популярными работами Сати. Эрик Сати и его друг Клод Дебюсси

В 1893 году у Сати случился скоротечный, но очень бурный роман с Сюзанной Валадон. Эрик был буквально одержим ею и, по мнению библиографов, написал «Danses gothiques» (Готические танцы) как молитву для собственного успокоения. Тогда же он пишет свои «Vexations» (Волнения) с пометкой «Для воспроизведения 840 раз», найденные спустя долгие годы после смерти композитора и породившие ряд музыкальных марафонов. Но Сюзанна уходит, и у Эрика Сати не остается «ничего, кроме ледяного одиночества, заполняющего голову пустотой и сердце грустью». Это были единственные известные интимные отношения на протяжении его жизни.

После этого разрыва Сати переезжает в Аркёй (район Парижа) и основывает церковь «Митрополия искусства, дирижер Иисус», являясь единственным ее членом.

«Верный традициям христианских баронов, моих предков, прославлению моей расы и чести моего имени, я готов к этой борьбе. Я пришёл в свой Час, но это поймут лишь немного позднее, ибо то, что ныне только готовится – поистине огромно» (Эрик Сати)

Убежище Сати от посторонних глаз

В 1898 году он выторговал у священнослужителя семь полных комплектов облачения из бархата и проходил в них следующие 7 лет. Будучи главой церкви, он предал анафеме всех выдающихся личностей Парижа и написал Мессу бедноты (Église Métropolitaine) для церемоний в церкви.

В 1903 году Эрик Сати представляет публике «Три пьесы в форме груши», открывая ими большой цикл юмористических музыкальных насмешек и пародий на творчество знаменитых предшественников и современников.

В 1905 году он меняет не только облачение церковника на костюм мелкого чиновника – котелок, воротничок и зонтик – но и весь свой жизненный уклад. В возрасте 39 лет композитор возвращается на ученическую скамью и изучает контрапункт и композицию у О. Серье и А. Русселя. Через три года Сати защищает диплом с отметкой «Очень хорошо». А в 1911 году его замечает и вводит его в свой круг как «предшественника новой музыки».

Сюрреалистический балет Сати «Парад»

Балет “Парад”

Результатом этих встреч стала идея скандального авангардного балета «Парад». Полгода Сати потратил на то, чтобы за этот балет взялся сам Дягилев, который был тогда королем балетной сцены. Немногим позднее к работе над его детищем присоединился молодой, еще не совсем известный широкой публике авангардный художник Пабло Пикассо. Необычная, режущая слух музыка Сати, диковинные, сюрреалистические декорации и костюмы Пикассо, цирковая хореография Мясина – все это создало небывалый шум вокруг нового балета, который стал символом духа Франции того времени.

«Это сценическая поэма, которую новатор музыкант Эрик Сати переложил в изумительно экспрессивную музыку, такую отчётливую и простую, что в ней нельзя не узнать чудесно прозрачного духа самой Франции» (Г. Апполинер).

Декорации к балету Эрика Сати “Парад” создавал молодой художник Пабло Пикассо

Уже в процессе появления балета на свет его окрестили «сюр-реалистическим», («surréalisme»). Так образовался новый термин музыкального искусства – “сюрреализм”, занявший значительное место среди основных направлений искусства ХХ века.

“Меблировочная музыка” Сати

Сати пишет музыку для короткометражного фильма Рене Клера «Антракт»

Из-под пера Сати вышло ещё одно изобретение – это принципиально новый жанр музыкального искусства – «меблировочная музыка», основанная на повторении определенных музыкальных ячеек. Музыка не была понята современниками Сати, но спустя полвека она стала основой нового стиля “минимализм”.

Фрагмент из критической биографии композитора-эксцентрика Эрика Сати, готовящейся к публикации на русском языке.

Вслед за книгой о Джоне Кейдже издательство Ad Marginem и Музей современного искусства «Гараж» в серии «Критические биографии» выпускают жизнеописание Эрика Сати, составленное Мэри Э. Дэвис.

В нем эксцентричный французский композитор, которого современники называли «величайшим гением» и «бесталанным провокатором», представлен человеком, опередившим время и предвосхитившим современную культуру звезд.

Colta.Ru публикует предисловие к этой биографии в переводе Елизаветы Мирошниковой.

“Сати (Эрик Альфред Лесли Сати, сокр. Эрик). Французский композитор, родился в г. Онфлёр (1866-1925), автор трех Гимнопедий для фортепиано (1888), балета «Парад» (1917) и оратории «Сократ» (1918). Его нарочито упрощенный стиль часто пронизан юмором.”
La Petit Larousse illustré

Эрик Сати, поэт эстетики минимализма, почувствовал бы симпатию к этой отрывистой биографии в Petit Larousse illustré (Малом иллюстрированном Ларуссе), словаре, впервые напечатанном в 1856 году и застолбившем за собой право считаться первым французским руководством по «эволюции языка и мира».

Тем, кто умеет читать между строк, краткое описание передает многое о Сати: эксцентричный персонаж уже просвечивает в манере написания имени - через «k», а не через привычное и обычное «с»; упоминание Онфлёра сразу перемещает действие в живописный нормандский портовый городок и воскрешает в памяти уроженцев здешних мест - от пейзажиста Эжена (Эмиля - ошибка в оригинале) Будена до писателя Гюстава Флобера.

Три перечисленных в тексте произведения маркируют историю искусств в Париже - от кабаре эпохи fin de siècle на Монмартре, где Сати представлялся публике как «гимнопедист», до театра Шатле, где на исходе Первой мировой войны «Русские балеты» Дягилева показали скандальную постановку балета «Парад», и до изысканных салонов парижской элиты, где уже по окончании войны состоялась премьера классицистской «симфонической драмы» «Сократ».

Что до «нарочито упрощенного» стиля и юмора, то они оба проистекают от смешения высокого искусства и простонародной культуры, что было свойственно не только Сати, но и всему модернистскому искусству. Под таким углом зрения статья в Малом иллюстрированном Ларуссе являет собой заманчивый мимолетный взгляд на человека, музыку и творчество, и все это уместилось в пятьдесят слов.

Более длинные описания жизни и творчества Сати появились только уже после 1932 года, когда Пьер-Даниэль Тамплие опубликовал первую биографию композитора (Pierre-Daniel Templier. Erik Satie. - Paris, 1932). Преимуществом Тамплие было то, что он принадлежал к близкому кругу Эрика Сати - его отец, Александр Тамплие, был другом композитора и соседом по парижскому предместью Аркёй, и они оба были членами аркёйской ячейки Коммунистической партии.

Биография, написанная Тамплие, появилась в серии книг «Мастера старинной и современной музыки», и Сати сразу оказался в компании Бетховена, Вагнера, Моцарта, Дебюсси и Стравинского. Книга была проиллюстрирована фотографиями и документами, предоставленными братом Эрика Сати Конрадом, и ее целью было создать более реалистичный образ композитора, с момента смерти которого не прошло и десяти лет и который одними превозносился как «величайший музыкант в мире», а другими поносился как бесталанный провокатор (Ibid., стр. 100).

Книга Тамплие состоит из двух частей: в первой части - детальная биография Сати, а во второй - подробно аннотированный хронологический список произведений.

В течение последующих шестнадцати лет, когда композитор постепенно стирался из памяти публики, а его музыка уходила из концертных залов, эта биография была единственным источником сведений о Сати, и даже сейчас это одно из самых авторитетных исследований ранних годов жизни и творчества композитора.

В то время как звезда Сати во Франции угасала, вышедшая в 1948 году его первая биография на английском языке, написанная Ролло Майерсом, пробудила интерес к композитору в США и Великобритании (Rollo Myers. Erik Satie. - London, 1948). К этому времени уже некоторое количество влиятельных композиторов и критиков выступило в роли адвокатов Сати, подчеркивая его роль музыкального первопроходца и оригинального сочинителя.

Вирджил Томсон, один из главных защитников, провозгласил Эрика Сати «единственным представителем эстетики двадцатого века в западном мире» и утверждал, что Сати -

«единственный композитор, чьими произведениями можно наслаждаться и которые можно оценить, совершенно не разбираясь в истории музыки» (Virgil Thomson. The Musical Scene. - New York, 1947. Стр. 118).

Джон Кейдж, еще один непоколебимый почитатель, объявил Сати «необходимым» и считал его

«самым значительным служителем искусства» (John Cage. Satie Controversy. В книге John Cage под ред. Ричарда Костелянеца. - New York, 1970. Стр. 90).

Но, пожалуй, самое важное, что сделал Кейдж, - в своих эссе, на концертах и в собственных сочинениях он привлек к Сати внимание послевоенного американского авангарда и пропагандировал эстетику Сати как мощную альтернативу более герметичным видам модернизма - как противоядие математически выверенному подходу Шенберга, Булеза и Штокхаузена.

Удивительно, но культурные сдвиги 50-х и 60-х годов способствовали росту популярности Эрика Сати, и его музыка начала исполняться не только в концертных залах, но и в менее очевидных местах - в джаз-клубах и на рок-фестивалях.

Массовая популярность музыки Сати достигла своего пика, когда рок-группа Blood, Sweat and Tears сделала аранжировку двух Гимнопедий и выпустила ее главной композицией на своем одноименном альбоме в 1969 году; альбом был продан тиражом в три миллиона и получил премию Grammy как лучший альбом года, а «Вариации на темы Эрика Сати» получили Grammy в номинации «лучшая современная инструментальная композиция».

Основы для создания этого кроссовера заложил историк Роджер Шаттак в своем революционном исследовании «Годы пиршеств» (1958 г., ред. 1968 г.), где он закрепил позиции Эрика Сати как иконы модернизма и модного персонажа, поместив его в одном ряду с Гийомом Аполлинером, Альфредом Жарри и Анри Руссо - самыми оригинальными представителями французского авангарда (Roger Shattuck. The Banquet Years: The Origins of the Avant-Garde in France, 1885 to World War I. - New York, 1968).

Эта группа, по мнению Шаттака, составляла ядро

«подвижной среды, известной как богема, культурного андеграунда с привкусом неудачи и мошенничества, за несколько десятилетий выкристаллизовавшегося в сознательный авангард, выведший искусства на уровень удивительного возрождения и совершенства» (Preface to the Vintage Edition, в Ibid).

Для читателей того времени статус Сати как прародителя экспериментальной музыки - а также рок-музыки, исполняемой группами, стилизованными под парижский авангард, - был незыблем.

В конце XX века понимание Сати как иконы нонконформизма несколько пошатнулось. Большое количество специализированных музыковедческих исследований, в которых тщательно изучались рукописи и наброски Сати, явило собой первый комплексный анализ работ композитора.

Из этого анализа возникло уже современное признание его вклада в искусство, а также новое понимание его скрупулезной техники композиции. Фокус сместился с биографии на процесс сочинительства, и стало ясно, что Сати важен не только для авангарда, но и для фигур, полностью вписанных в музыкальный мейнстрим, - например, для Клода Дебюсси и Игоря Стравинского.

Сати, уже не рассматриваемый только как музыкальный эксцентрик, стал звеном длинной цепочки музыкальной истории, связывающей его как с Моцартом и Россини, так и с Кейджем и Райхом. Образ Сати значительно дополнился в результате появления работ, исследующих немузыкальные аспекты его творчества, в частности, его литературные опусы: от полного издания его литературных работ в 1981 году до публикации его «практически полной» переписки в 2002 году.

Оригинальные взгляды Сати и своеобразный способ выражения прекрасно вписываются в его жизнь и творчество. Сати был плодовитым и самобытным писателем; хотя большинство его работ оставалось неопубликованным до сегодняшнего дня, некоторые его эссе и комментарии увидели свет в специализированных музыкальных журналах и даже во вполне себе массовых изданиях во Франции и США еще при жизни композитора.

Среди них были автобиографические зарисовки, написанные в разные годы; каждый очерк по-своему замечателен, так как там можно найти довольно значительное количество информации, несмотря на практически полное отсутствие фактов и тотальную иронию.

Первое сочинение такого рода озаглавлено «Кто я такой» и представляет собой начальный раздел целой серии «Записки склеротика», которая печаталась в журнале S.I.M. (журнал Международного музыкального общества - Société International de Musique. Перевод дается по русскому изданию: Эрик Сати. Заметки млекопитающего. Перевод с французского, составление и комментарии Валерия Кислова. - СПб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2015) с 1912 по 1914 г.

«Кто угодно вам скажет, что я не музыкант. Это правда. Еще в начале карьеры я сразу же записал себя в разряд фонометрографов. Все мои работы - чистейшей воды фонометрия… В них господствует только научная мысль. К тому же мне приятнее измерять звук, нежели в него вслушиваться. С фонометром в руке я работаю радостно & уверенно. И что я только не взвешивал и не измерял! Всего Бетховена, всего Верди и т.д. Весьма любопытно» (Ibid., стр. 19),

Начинает Сати.

Год спустя в кратком описании для своего издателя Сати рисует совершенно иную картину, объявляя себя «фантазером» и приравнивая свои работы к работам группы молодых поэтов под предводительством Франсиса Карко и Тристана Клингсора. Идентифицируя себя как «самого странного музыканта своего времени», тем не менее Сати заявляет о своей значимости:

«Близорукий от рождения, я дальнозоркий от природы… Мы не должны забывать, что многие “молодые” композиторы рассматривают наставника как пророка и апостола происходящей ныне музыкальной революции» (Цитата в переводе переводчика).

И даже незадолго до смерти он пишет в том же сбивающем с толку тоне, приправленном горечью:

«Жизнь оказалась для меня столь невыносимой, что я решил удалиться в свои имения и коротать свои дни в башне из слоновой кости - или какого-нибудь (металлического ) металла. Так я пристрастился к мизантропии, вздумал культивировать ипохондрию и стал самым (свинцово ) меланхоличным из людей. На меня было жалко смотреть - даже через лорнет из пробного золота. М-да. А все это приключилось со мной по вине Музыки» (Перевод дается по русскому изданию: Эрик Сати. Заметки млекопитающего. Перевод с французского, составление и комментарии Валерия Кислова. - СПб., Изд-во Ивана Лимбаха, 2015. Стр. 120).

Фонометрограф, фантазер, мизантроп: как ясно из этих очерков, Сати полностью отдавал себе отчет о власти имиджа и на протяжении всей своей жизни тщательно выстраивал и культивировал свой публичный образ. Ироническая поза при описании самого себя соответствовала нестандартной и периодически меняющейся подаче себя в обществе - этот процесс начался еще в юности и продолжался до самой смерти.

Подобные смены имиджа задокументированы в фотографиях, автопортретах и, конечно же, в рисунках и живописных полотнах его друзей, запечатлевших Сати: от наброска в стиле fin de siècle художника Огюстена Грасс-Мика, нарисовавшего композитора в компании таких звезд, как Жанна Авриль и Тулуз-Лотрек, до портретов, сделанных в 1920-е годы Пабло Пикассо, Жаном Кокто и Франсисом Пикабиа.

Как свидетельствуют эти произведения, Сати прекрасно ощущал связь между публичным образом и профессиональным признанием и в течение всей своей карьеры композитора «подгонял» свой внешний вид под художественные цели и задачи.

Например, работая в молодости в различных кабаре Монмартра, Сати выглядел как настоящий представитель богемы, затем он стал носить только вельветовые костюмы, причем одной модели (у него было семь одинаковых вельветовых костюмов); как сочинитель псевдодуховной музыки, в 1890-е годы он основал свою собственную церковь и расхаживал по улицам в рясе; когда Сати уже стал уважаемой фигурой авангарда, он начал носить строгий костюм-тройку - скорее, буржуазный, нежели революционный.

Словом, все ясно указывает на то, что Сати совершенно осознанно транслировал своим внешним видом как разные сущности, так и свое искусство, создавая неразрывную связь между личностью и призванием.

Эта биография - еще одна из ряда многих - рассматривает намеренное слияние публичного образа и художественного призвания (т.е. того, чем занимался на протяжении всей своей жизни Эрик Сати) как декорацию его творческой деятельности.

На фоне ярких изменений в гардеробе и публичном имидже творческое наследие Сати обретает новые перспективы. Когда культура «звезд» и «селебрити», столь естественная для нас сегодня, только рождалась, Эрик Сати уже ясно понимал, как ценно и важно быть уникальным, а значит, легко узнаваемым - «быть не как все». Одежда помогала ему в этом и, без сомнения, играла значительную роль в визуальном представлении прорывов в его искусстве.