Литературные прототипы. Значение слова прототип в словаре литературоведческих терминов. Анализ исторических и современных прототипов, аналогов творческих источников

Литературные герои, как правило, являются художественным вымыслом автора. Но у некоторых из них всё же есть реальные прототипы, жившие во времена автора, или известные исторические личности. Мы расскажем, кем же были эти незнакомые широкому кругу читателей фигуры.

1. Шерлок Холмс

Даже сам автор признал, что у Шерлока Холмса есть много общих черт с его наставником Джо Беллом. На страницах автобиографии можно было прочесть о том, что писатель часто вспоминал о своем преподавателе, говорил о его орлином профиле, пытливом уме и удивительной интуиции. По его словам, доктор мог превратить любое дело в точную систематизированную научную дисциплину.

Нередко доктор Белл пользовался дедуктивные методы дознания. Только по одному виду человека он мог рассказать о его привычках, о биографии и даже порою ставил диагноз. После выхода романа Конан Дойль вёл переписку с «прототипом» Холмса, и тот рассказал ему, что, возможно, именно так и сложилась бы его карьера, выбери он другой путь.

2. Джеймс Бонд

Литературная история Джеймса Бонда началась с серии книг, которые были написаны разведчиком Яном Флемингом. Первая книга серии – «Казино Рояль» - вышла в тираж в 1953 году, через несколько лет после того, как Флеминг был приставлен следить переметнувшимся из немецкой службы в английскую разведку принцем Бернардом. После долгих взаимных подозрений разведчики стали хорошими друзьями. Бонд перенял у принца Бернарда заказывать «Водку-мартини», при этом добавляя легендарное «Взболтать, а не размешивать».

3. Остап Бендер

Человек, ставший прототипом великого комбинатора из "12 стульев" Ильфа и Петрова в свои 80 лет ещё работал проводником на железной дороге в поезде по Москва-Ташкент. Урожденный одессит Остап Шор с нежных ногтей был склонен к авантюрам. Он представлялся то художником, то гроссмейстером по шахматам и даже выступал в качестве члена одной из антисоветских партий.

Только благодаря своей недюжинной фантазии Остапу Шору удалось вернуться из Москвы в Одессу, где он служил в уголовном розыске и вел борьбу с местным бандитизмом. Вероятно, отсюда и почтительное отношение Остапа Бендера к Уголовному кодексу.

4. Профессор Преображенский

У профессора Преображенского из известного булгаковского романа «Собачьего сердца» тоже был реальный прототип - французский хирург русского происхождения Самуил Абрамович Воронов. Этот человек в начале 20-го века произвёл настоящий фурор в Европе, пересаживая железы обезьяны человеку для омоложения организма. Первые операции эффект продемонстрировали просто поразительный: у пожилых пациентов наблюдалось возобновление половой жизни, улучшение памяти и зрения, легкость передвижений, а дети, отстающие в умственном развитии, обретали живость ума.

Лечение в Воронова прошли тысячи людей, а сам врач открыл собственный обезьяний питомник на Французской Ривьере. Но прошло совсем немного времени пациенты чудо-врача начинали чувствовать себя хуже. Появились слухи, что результат лечения всего лишь самовнушение, а Воронова назвали шарлатаном.

5. Питер Пен

Мальчика с прекрасной феей Динь-Динь миру и самому Джеймсу Барри – автору написанного произведения подарила чета Дэвис (Артуром и Сильвией). Прототипом для Питера Пена стал Майкл – один из их сыновей. Сказочный герой получил от реального мальчика не только возраст и характер, но и кошмары. А сам роман – посвящение брату автора – Дэвиду, скончавшемуся за сутки до своего 14-летия во время катания на коньках.

6. Дориан Грей

Досадно, но главный герой романа «Портрет Дориана Грея» существенно подпортил своему жизненному оригиналу репутацию. Джон Грей, который в молодости был протеже и близким другом Оскара Уайльда, был прекрасен, прочен и обладал внешностью 15-летнего мальчика. Но их счастливому союзу пришёл конец, когда об их связи стало известно журналистам. Разгневанный Грей обратился в суд, добился извинений от редакции газеты, но после этого его дружба с Уайльдом закончилась. Вскоре Джон Грей встретил Андре Раффаловича - поэта и выходца из России. Они приняли католичество, а через некоторое время Грей стал стал священником в церкви Святого Патрика в Эдинбурге.

7. Алиса

История Алисы в Стране чудес началась в день прогулки Льюиса Кэролла с дочерьми ректора Оксфордского университета Генри Лиделла, в числе которых была и Алиса Лиделл. Кэррол придумывал историю на ходу по просьбе детей, но в следующие разы не забыл о ней, а стал сочинять продолжение. Спустя два года автор подарил Алисе рукопись, состоявшую из четырех глав, к которой была прикреплена фотография самой Алисы в семилетнем возрасте. Озаглавлена она была «Рождественский подарок дорогой девочке в память о летнем дне».

8. Карабас-Барабас

Как известно, Алексей Толстой, планировал только изложить «Пиноккио» Карло Коллодио русским языком, а получилось, что написал самостоятельную историю, в которой явно проведены аналогии с деятелями культуры того времени. Поскольку толстой не питал слабости театру Мейерхольда и его биомеханике, то именно директору этого театра и досталась роль Карабаса-Барабаса. Пародию можно угадать даже в имени: Карабас - это маркиз Карабас из сказки Перро, а Барабас - от итальянского слова мошенник - бараба. А вот не менее говорящая роль продавца пиявок Дуремара досталась помощнику Мейерхольда, который работа под псевдонимом Вольдемар Люсциниус.

9. Лолита

По воспоминаниям Брайана Бойда, биографа Владимира Набокова, когда писатель работал над своим скандальным романом «Лолита», он регулярно просматривал газетные рубрики, в которых публиковались сообщения об убийствах и насилии. Его внимание привлекла наделавшая шума история Салли Хорнер и Франка Ласалля, произошедшая в 1948 году: мужчина средних лет похитил 12-летнюю Салли Хорнер и держал её при себе почти 2 года, пока полиция не нашла её в обном из калифорнийских отелей. Ласалль, как и герой Набокова, выдавал девочку за свою дочь. Набоков даже вскользь упоминает этот случай в книге словами Гумберта: «Сделал ли я с Долли то же самое, что Франк Ласалль, 50-летний механик, сделал с одиннадцатилетней Салли Хорнер в 48-м?»

10. Карлсон

История создания Карлсона – мифологизированная и невероятная. Литературоведы уверяют, что возможным прототипом этого забавного персонажа стал Герман Геринг. И хотя родственники Астрид Линдгрен эту версию опровергают, такие слухи и сегодня имеют место быть.

Астрид Линдгрен познакомилась с Герингом в 1920-е годы, когда он организовывал авиашоу в Швеции. В то время Геринг был как раз «в расцвете сил», известным летчиком-асом, мужчиной с харизмой и прекрасным аппетитом. Моторчик за спиной у Карлсона - интерпретация на тему лётного опыта Геринга.

Приверженцы этой версии отмечают, что некоторое время Астрид Линдгрен была ярой поклонницей национал-социалистической партии Швеции. Книга о Карлсоне была напечатала в 1955 году, поэтому о прямой аналогии речь идти не могла. Тем не менее, не исключено, что харизматичный образ молодого Геринга оказал влияние на появление обаятельного Карлсона.

11. Одноногий Джон Сильвер

Роберт Льюис Стивенсон в романе «Остров сокровищ» изобразил своего друга Уильямса Хэнсли вовсе не критиком и поэтом, кем он и являлся по сути, а самым настоящим злодеем. В детские годы Уильям перенёс туберкулёз, и ему ампутировали ногу до колена. Перед тем, как книга появилась на прилавках магазинов Стивенсон сказал другу: «Я должен тебе признаться, Злой с виду, но добрый в глубине души Джон Сильвер был списан с тебя. Ты ведь не в обиде?»

12. Медвежонок Винни Пух

По одной из версий, известный на весь мир плюшевый медведь получил своё имя в честь любимой игрушки сына писателя Милна Кристофера Робина. Впрочем, как и все другие герои книги. Но на самом деле это имя от клички Виннипег – так звали медведицу, которая жила в лондонском зоопарке с 1915 по 1934 годы. У этой медведицы было множество ребятишек-поклонников, среди которых и Кристофер Робин.

13. Дин Мориарти и Сэл Парадайз

Несмотря на то, что главных героев в книге зовут Сэл и Дин, роман «В дороге» Джека Керуака сугубо автобиографический. Остается только догадываться, почему Керуак отказался от своего имени в самой известной книге для битников.

14. Дейзи Бьюкенен

В романе «Великий Гетсби» его автор Фрэнсис Скотт Фицджеральд глубоко и проникновенно описал Джиневру Кинг – свою первую любовь. Их роман длился с 1915 по 1917 годы. Но из-за разных социальных статусов они расстались, после чего Фицджеральд написал, что «бедные мальчики не должны даже думать о том, чтобы жениться на богатых девочках». Эта фраза вошла не только в книгу, но и в одноименный фильм. Джиневра Кинг стала и прототипом Изабель Бордж в «По ту сторону рая» и Джуди Джонс в «Зимних мечтах».

Специально для любителей засиживаться за чтением . Выбрав эти книги, точно не разочаруешься.

ИСТОРИЯ

Вестник Омского университета, 2004. №1. С. 60-63. © Омский государственный университет

АЛЕКСАНДР НЕВСКИМ: ИСТОРИЧЕСКИМ ПРОТОТИП

И ЭКРАННЫЙ ОБРАЗ*

С.П. Бычков

Омский государственный университет кафедра современной отечественной истории и историографии 644077, Омск, пр. Мира, 55а

The article on the cinematography image of St. Alexander Nevsky.

Последнее десятилетие в исторической науке характеризуется большими изменениями в изучении советского периода. Появление методологического направления «социальной истории» и комплекса новых источников привело и к формированию новой исторической и историографической проблематики. Появившийся исследовательский интерес в конкретно-исторических работах к отражению глобальных исторических процессов в малом, на уровне жизни и сознания отдельных социальных групп, повседневности, на наш взгляд, актуализирует и историографическую проблематику, прежде всего в отношении предмета историографии. Вопрос здесь достаточно прост и даже, отчасти, банален и тра-диционен: должна ли историография изучать исторические представления за рамками науки или ограничиться только проблематикой научных школ и направлений. Изучение общественных исторических представлений за рамками научного поля представляется достаточно интересным и продуктивным, но прежде всего с точки зрения того, как и насколько, пройдя через идейно-политические, художественные «фильтры» и «каналы», научные представления формируются в виде нового, изменившегося почти до неузнаваемости их двойника в качестве идеологической конструкции или стереотипа обыденного сознания.

*Поддержка данного проекта была осуществлена AHO ИНО-Центр в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» совместно с Министерством образования Российской Федерации, Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США) при участии Корпорации Карнеги в Нью-Йорке (США), Фондом Джона Д. и Кэтрин Т. Мак Артуров (США). Точка зрения, отраженная в данной статье, может не совпадать с точкой зрения вышеперечисленных благотворительных организаций.

Материал исторического художественного кинематографа является благодатной почвой для такого рода анализа. Сами деятели кино, в частности М.И. Ромм, отмечали, что историческая художественная картина содержит в себе несколько информационных пластов: «Интересно, что в искусстве каждое историческое произведение несет отпечаток двух эпох, ибо оно прежде всего есть реконструкция эпохи. В «Броненосце Потемкине» лежит и эпоха, о которой рассказывает Эйзенштейн, и эпоха, в какую делалась картина. Это одновременно и документ 1905 года и документ 1926 года. И в наибольшей степени это документ именно 1926 года» .

Замечание М.И. Ромма представляется верным, однако требует расшифровки и детализации. Вторичная историческая информация, то есть свидетельство о времени, когда создавалась историческая картина, это целый комплекс сведений разного уровня. На наш взгляд, важнейшими в этом комплексе являются три информационных пласта - идеологический, жанровый и личностно-творческий. Осознанное отношение к историческому прошлому, его специфическая интерпретация и трансформация происходят в идеологическом и личностно-творческом уровне. Исторический фильм поэтому является образной реконструкцией исторической эпохи в соответствии с идеологическим видением прошлого и авторским замыслом режиссера.

Самый известный классический фильм советского кинематографа «Александр Невский» С. Эйзенштейна, снятый в 1938 г., был одним из первых опытов выполнения социального, идеологического заказа на основе материала ранней истории России. Нашей задачей будет определение на примере образа Александра Невского механизма трансформации исторического материала

и формирования нового комплекса представлений под влиянием как идеологических установок, соответствующих самосознанию сталинской власти конца 1930-х - первой половины 1940-х гг., так и общественных умонастроений, творческих устремлений и осмысления отечественной истории самим С. Эйзенштейном.

Фактически любая власть использует историческое прошлое для поиска линий исторической преемственности с целью основания собственной легитимности в глазах общества. Первая генерация большевиков, создавая новое государство рабочих и крестьян, отказывалась находить в русском историческом прошлом аналоги ему. В результате отечественный исторический процесс стал выглядеть очень своеобразно: 25 октября (7 ноября) 1917 г. признано днем рождения Советского государства, а все, что предшествовало ему, теперь стало периодом длительного «внутриутробного развития». Космополитический образ мировой коммуны, лежавший в основаниях ранней болыпевистско-советской идеологии, предопределил исторический нигилизм новой власти.

С победой сталинской линии партийного строительства наступает период окончательного слияния государственной и партийной систем. Крах иллюзий относительно мировой революции, череда «военных угроз» и перспектива неизбежной большой европейской войны привели к созданию идеологических схем, которые явно демонстрировали новые исторические самоощущения власти. Ставка на строительство социализма в отдельно взятой стране привела к выводу об укреплении государства по мере продвижения к коммунизму, а не к его медленному отмиранию, как это предполагалось Лениным. В результате, в идеологии происходит процесс переориентации с классовых приоритетов и лозунгов на национально-государственные.

Приходит и понимание того, что власть есть власть и государство есть государство во все периоды жизни страны. Сталин, большевики начинают чувствовать себя продолжателями дел тех исторических личностей дореволюционной России, которые строили, собирали, охраняли государство от внутренних и внешних врагов. Показательны слова Сталина на торжественном обеде у Ворошилова в 1938 г.: «Русские цари сделали очень много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело - сплотили огромное государство до Камчатки. Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили государство как единое, независимое государство не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех народов,

составлявших это государство...» .

Партийные директивы о восстановлении исторического образования в вузах страны, указания Сталина, Кирова, Жданова о содержании учебников отечественной истории привели к тому, что власть раздвинула для общественности горизонты исторического прошлого страны вплоть до пределов «Руси изначальной», потребовала от историков ясного, фактического его изложения и образности. Приходит теперь и понимание того, что классовые корыстные интересы - это такое качество, которое не является неизменным и превалирующим в чертах исторической личности, но в сложных условиях уступает место чертам общенациональным, гражданским, патриотическим. В этой связи фактически сразу был определен круг тех национальных героев, которые, по мнению власти, соответствовали новому патриотическому канону. Великая Отечественная война окончательно завершила формирование этого ряда. Свидетельством этому стали слова Верховного главнокомандующего на параде Красной Армии 7 ноября 1941 г.: «Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков -Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!». Совершенно естественно, что последним в ряду этих великих военачальников Сталин видел самого себя. Чрезвычайно интересной является та оценка, которую дал радикальной смене идеологических ориентиров в период войны Шарль де Голль: «В дни национальной угрозы Сталин, который сам возвел себя в ранг маршала и никогда больше не расставался с военной формой, старался выступить уже не сколько как полномочный представитель режима, сколько как вождь извечной Руси» .

Таким образом, прежде всего с одобрения властей, Александр Невский занял почетное первое место в ряду новых национальных героев. Появление фильма об Александре стало закономерным итогом пересечения внешнеполитических и внутренних идеологических факторов.

Что касается процессов жанрово-кинемато-графического свойства, то здесь отметим тот момент, что советский кинематограф вслед за западным вошел в эпоху звукового кино, и произошло переосмысление основных художественных принципов.

К тому же, как отмечалось теоретиками кинематографа, «советское кино первой половины 30-х годов находило свою типологическую определенность во взаимодействии и перекрещивании

С.П. Бычков

трех художественных принципов, обусловливавших структуру и выразительность фильма на новом этапе. Один из них... состоял в прозаически-повествовательном изображении жизни, совмещающем историческую конкретность с конкретностью бытовой. Не менее был важен принцип центрального героя, в чьем типизированном характере утверждались бы гениальные устремления истории и современности. И наконец, кинематограф тяготел к драматической сюжетности, которая бы позволяла наиболее прямо и наиболее наглядно представить в экранных образах «бытие как деяние» . Общее убеждение 1920-х гг., что историю творят массы, приводило к тому, что и в историко-революционном кинематографе нашло свое отражение бурное движение людских стремлений, а отдельные яркие личности и вожди только на несколько мгновений вырывались из потока, чтобы указать дальнейшую траекторию движения, и снова сливались с ним («Броненосец Потемкин», «Октябрь»). Первым фильмом, удачно решавшим дилемму «вождь -массы», стал, конечно, «Чапаев» братьев Васильевых. На историческом материале дореволюционной Руси такая попытка впервые была сделана в фильме «Петр I».

Первой серьезной пробой, сочетавшей новые жанровые принципы кинематографа, для С. Эйзенштейна, по его собственному признанию, и стал фильм «Александр Невский».

Интересны взгляды С. Эйзенштейна на взаимодействие исторического кинематографа и исторической науки, которые он высказывал: «... Исторический фильм протягивает руку исторической науке. Ибо конечная цель их одна - марксистски познать и понять историю, воспитывать поколения людей на прообразах великого прошлого. Разница лишь в путях и методах, в том, что в искусстве это познание достигается через систему образов и характеров, через художественно развернутые картины наглядно воссозданного прошлого» . Сам С. Эйзенштейн признавал, что в процессе первоначального осмысления и конструирования общей сюжетной линии фильма столкнулся с многочисленными трудностями. Классики исторической науки (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев) оставили скорее общефактические сведения о битвах и походах Александра, нежели наблюдения о его личных чертах. «Соблюдение Русской земли от беды на востоке, знаменательные подвиги за веру и землю на западе доставили Александру славную память на Руси, сделали его самым видным историческим лицом в нашей истории - от Мономаха до Донского», - вот и все, что указывал на этот счет С.М. Соловьев . Скудость материальных остатков того времени, заданная святость князя

создавали серьезные барьеры в реконструкции эпохи и образа Александра Невского.

Эйзенштейн в процессе работы над образом князя полагал, что необходим процесс расшифровки героя, прочтение святости князя. По мнению режиссера, «по существу в тех условиях оно (звание святого - С.Б.) не более как самая высокая оценка достоинств, выходящих за пределы общепринятых тогда норм высоких оценок, -выше «удалого», «храброго», «мудрого» ... Здесь дело в том комплексе подлинно народной любви и уважения, который до сих пор сохранился вокруг фигуры Александра. И в этом смысле наличие звания «святого» у Александра глубоко и показательно. Оно свидетельствует о том, что мысль Александра шла дальше и шире той деятельности, которую он вел: мысль о великой и объединенной Руси отчетливо стояла перед этим гениальным человеком и вождем седой древности... Так историческое осмысление в разрезе нашей актуальной темы снимало и двусмысленный ореол с понятия святости, оставляя в характере героя лишь ту одержимость единой идеей о мощи и независимости родины, которой горел Невский -победитель» .

Поскольку режиссер по-своему интерпретировал святость князя, то каноническое понимание святости Александра и религиозность самого периода были отвергнуты, хотя и не полностью. В фильме нет литургии в церкви, никто не крестится и не молится ни накануне, ни после битвы, нет у князя ни возгласа, ни мысли, что «С нами Бог», в отличие от нарочито театрализованного моления с воздыманием крестов у латинян. Церковное присутствует, но в качестве второстепенного, периферийного, антуражного элемента. Это высокие, величественные, фактически в полтора раза выше современных, стены храма Святой Софии Новгородской; колокольный, чаще всего набатный, звон; монахи, идущие впереди повозок с убитыми и ранеными воинами, возвращающимися с поля битвы; дьяконы, кадящие в сторону Александра при его возвращении в Псков. Такого рода умолчание со стороны режиссера было естественным и не случайным. В нарочито атеистической системе ценностей и подходов к исторической личности святость Александра не могла быть расшифрована напрямую, ибо это было бы в той идеологической ситуации воспринято как агитация за церковь и религию.

Приоритетным, с точки зрения режиссера, так же должно было стать изображение гениальности Невского как военного стратега и мудрого правителя, не теряющего на пиру головы и поучающего народ своим словом и примером после победы. Для этого он вводит фигуру кольчуж-ника Игната, рассказывающего сказку о лисе и

зайце, дооформляющего общий план отпора.

Князь безупречен как стратег и воитель. Он не только расставляет войска, но и сам лично, сражаясь мечом, пленяет главу рыцарского войска. Князь и справедливый судья, советующийся с народом и направляющий его праведный гнев в нужном русле.

Невский в то же время имеет патерналистский облик: когда он запрещает подданным, словно отец малым детям, ссориться с монгольским посланником и его свитой, когда въезжает на коне с победой в Псков в сопровождении радующихся ребятишек, словно дождавшихся родителя после долгой отлучки, и в сцене поучения новгородцев хранить единство русской земли.

В фильме умалчивалась ордынская политика князя. Это объясняется тем, что Н. Павленко и С. Эйзенштейн работали в первую очередь с материалами летописей, а, по словам Федотова, летописи умалчивают об ордынской политике князя . С.М. Соловьев писал о распрях между князьями с использованием ордынских войск, но вскользь. Материал такого рода содержался в научных сочинениях евразийцев, однако они, естественно, режиссерской группе были тогда не доступны. У Л.Н. Гумилева есть сведения более определенные: «... Князь Александр, правивший в Новгороде, великолепно разбирался в этнополи-тической обстановке, и он спас Россию. В 1251 г. князь приехал в орду Батыя, подружился, а потом побратался с его сыном Сартаком, вследствие чего стал приемным сыном хана и в 1252 г. привел татарский корпус с опытным нойоном Неврюем... Александр стал великим князем, немцы приостановили нашествие на Новгород и Псков» . Но в тех условиях столь сложный образ не мог быть создан. Хотя, впрочем, фильм достаточно информативен в историческом плане. В сжатом виде историческая схема фильма не противоречит в основном ни фактам, ни обстоятельствам того времени. Простой обыватель, смотревший фильм в 1938 г., получал и конкретные представления о натиске крестоносцев, и о вече в Новгороде, и об обстоятельствах самой битвы.

Но самое главное, образ князя приобретает эпический, фактически былинный характер. Даже если захотим, мы не сможем найти у него ни одной отрицательной и сомнительной черты. В конечном счете, князь - это персонифицированный русский народ, Александр - наилучший и гениальный его представитель.

При этом идеальность черт так гармонично скомпонована и выстроена режиссерским замыслом и игрой Н. Черкасова, что не выглядит нарочитой и неестественной. Лаконичность средств и яркость воплощения образа князя сделали его настолько легко запоминающимся и стереотипным,

что в момент учреждения ордена Александра Невского советские фалеристы не нашли ничего более лучшего, как взять за основу кинематографическое изображение князя Александра в облике актера Николая Черкасова.

Простота, образность, но в то же время и глубочайший символизм по праву сделали фильм классикой мирового кинематографа. По опросу ведущих киноведов мира в 1978 г. фильм был назван в числе ста самых лучших фильмов истории кино, а образ Александра одним из самых ярких в кинематографическом ряду русских исторических деятелей.

Ромм М.И. Об исторических фильмах и документах эпохи // Ромм М.И. Избр. произв.: В 3 т. Т. 1. Теория, критика, публицистика. М., 1980. С. 297.

Цит. по: Бра.чев B.C. «Дело историков» 19291931 гг. СПб., 1998. С. 111.

Сенявская Е.С. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М., 1999. С. 203.

Козлов Л. Изображение и образ: очерки по исторической поэтике советского кино. М.: Искусство, 1980. С. 53.

Эйзенштейн С.М. Советский исторический фильм // Эйзенштейн С.М. Избр. ст. М., 1956. С. 51.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 2. Т. 3-4. М., 1993. С. 182

Эйзенштейн С.М. «Александр Невский» // Эйзенштейн С.М. Избр. ст. М., 1956. С. 399-400.

Федотов Г.Н. Святые Древней Руси. М., 1990. С. 103.

Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М., 1992. С. 361-362.

Прототип

Прототип (от πρῶτος - первый + τύπος - отпечаток, оттиск; первообраз) - первообраз, конкретная историческая или современная автору личность, послужившая ему отправным моментом для создания образа.

Направления и жанры могут оказывать воздействие на роль прототипа. Максимальное «равнение» на прототип - в «документальной прозе»; однако и здесь остаётся содержательное различие между героем и прототипом, выявляющее «личностную» точку зрения автора (например, «Как закалялась сталь » Н. Островского или очерковые повести А. Яшина, Е. Дороша и др.).

Значение исследования прототипа зависит от его характера. Чем более ярким явлением общества и истории является прототип, тем больший смысл приобретает его изучение и сопоставление с образом, так как получается отражение в искусстве чрезвычайно важного, содержательного, типичного явления общества.

Прототип в детской литературе

В детской литературе является распространённой ситуация, когда прототипом является ребёнок, которому рассказывается история (как бы про него). Льюис Кэрролл рассказал историю Алисы в Стране Чудес , катаясь в лодке с Алисой Лидделл, Джеймс Барри рассказывал сказки про маленького тёзку Питера Пэна его старшим братьям, точно так же Кристофер Робин стал персонажем сказок Александра Милна , а дочь Кира Булычёва - Алисой Селезнёвой. Очевидно, что на таких героев не столько переносятся черты реального ребёнка, сколько концентрируются желательные черты. А вот имя, напротив, всегда остаётся реальным.

Примеры прототипов героев

• Прототип героя фильма «В бой идут одни старики» - Виталий Попков (награждён медалью "ЗА ДРУГИ СВОЯ).
• У Иогана Вайса (кинофильм «Щит и Меч») прототип - Александр Святогоров.
• Прототип героя «Денискины рассказы ».
• Прототип героя «Повести о настоящем человеке » - Герой Советского Союза Алексей Маресьев (1916).
• Прототип героя песни «Батяня комбат» - командир 9 роты Валерий Востротин.
• Прототип героя «Дон-Жуана» - граф Григорий Александрович Строганов (1770-1857), видимо, послужил Байрону прототипом заглавного героя «Дон-Жуана».
• Прототип героя поэмы К. М. Симонова «Сын артиллериста» лейтенанта Петрова («Лёньки») - лейтенант И. А. Лоскутов.

В 1938 году на экраны Советского Союза вышел замечательный фильм «Александр Невский» талантливого режиссера Сергея Михайловича Эйзенштейна. Картина сразу же завоевала всенародную любовь. Захватывающий сценарий Эйзенштейна и Павленко, гениальная музыка Прокофьева, яркие, запоминающиеся образы, воплощенные советскими актерами, предопределили оглушительный успех картины.

К слову об актерах, образ Александра Невского в исполнении Николая Черкасова получился настолько удачным, что именно его профиль изобразили на ордене Александра Невского :

Основная часть фильма посвящена, произошедшей в 1242 году, битве на Чудском озере, вошедшей в летописные источники как Ледовое побоище. Батальная сцена удалась на славу. Смотрится впечатляюще даже в наше, избалованное спецэффектами и компьютерной графикой, время. Особенно сильной и запоминающейся сценой был момент потопления рыцарского воинства. Думается, что зрители очень хорошо запомнили, как под тяжеловооруженными немецкими рыцарями проломился лед, и как захватчиков поглотили черные воды Чудского озера.

Фильм Эйзенштейна получился настолько ярким и запоминающимся, что показанные в картине события и эпизоды, стали восприниматься как объективная историческая истина. Я был изрядно удивлен, когда, проверяя домашнюю работу у старшей дочери (ученицы третьего класса), услышал описание Ледового побоища, полностью повторяющее события фильма «Александр Невский». Оказывается именно в таком виде этот исторический эпизод ученикам рассказал их учитель.

Поскольку единичный пример не может быть достаточно показательным, я решил провести небольшой опрос. В качестве целевого эпизода был выбран именно момент с потоплением отступающего немецкого воинства. Вопрос звучал так: Провалились ли немецкие рыцари под лед Чудского озера в Ледовом побоище?
Голоса респондентов распределились следующим образом:

• Да, ответили 46 процентов опрошенных;


• Нет, ответили 32 процента;


• Не знаю, ответили 22 процент.

Таким образом получилось, что почти половина всех опрошенных считает, что тевтонские рыцари действительно провалились под лед в битве на Чудском озере и только треть посчитала, что такого эпизода не было.

Но может быть те, кто считает экранизированную версию верной, действительно правы? Что на это счет говорят источники? Ни в Лаврентьевской летописи, ни в Новгородской первой летописи старшего извода, ни в старшей Ливонской рифмованной хронике, ни даже в Житие Александра Невского такого эпизода найти не удается.

Откуда же взялось 46 процентов положительных ответов? Частично, за это несет ответственность режиссер Эйзенштейн и его прекрасное творение. Но, как мне подсказали некоторые из опрошенных, описание Ледового побоища с эпизодом потопления немецких рыцарей, встречался также и в школьных учебниках.

Например, берем учебник для шестого класса «История России с древнейших времен и до конца XVI века» за авторством Данилова А.А. и Косулиной Л.Г.. В параграфе 13 в описание Ледового побоища присутствует следующий абзац: «Много рыцарей было убито и взято в плен, часть из них под тяжестью доспехов и коней ушла под лёд. Остальные в панике бежали, преследуемые русской конницей.»

Откуда авторы взяли этот эпизод, для меня остается загадкой. Просмотрел используемую при составлении учебника литературу, но первоисточника мифа о потоплении не обнаружил. Ни у Карамзина, ни у Соловьева, ни у Янина или Фроянова такого эпизода нет. Может конечно, что и пропустил, но по всей видимости это авторское дополнение. Придумали ли авторы это самостоятельно или почерпнули из фильма Эйзенштейна, остается под вопросом.

Что любопытно, в более свежем учебнике «История России с древнейших времен до XVI века» за авторством Андреева И.Л. и Федорова И.Н. эпизод, с провалившимися под лед рыцарями, отсутствует.
Само собой разумеется, что Эйзенштейн не преследовал своей целью внушить кому бы то ни было ложное видение исторической реальности. Но и ограничиваться весьма небогатым фактологическим материалом режиссер не собирался. Вот что вспоминает жена Николая Черкасова:

«Черкасов горевал, что у него нет биографии образа, нет человеческих подробностей:

— Что известно об Александре Невском? Ничего, кроме имени да песен Луговского, никаких портретов не сохранилось, да и не могло их быть…
Эйзенштейн не спорил, но было видно, что его, скорее, устраивало отсутствие документальных данных. Ничто его не связывало, он был единственным, «монопольным» собственником этой темы. Он и история.»

Имея перед собой весьма ограниченный базис информации, состоящий по сути лишь из нескольких имен, географических названий и самого факта прошедшего в 1242 году сражения, режиссер «нарастил» эту историю выдуманными эпизодами и персонажами, чья цель заключалась только лишь в донесение художественного замысла, а не в искажении исторической истины.
Хочу заметить, что я ничего не имею против фильма «Александр Невский». Это одна из моих любимейших картин. А эпизод, с провалившимися под лед тевтонцами, был выбран сугубо в качестве канонического примера.

На основе этого эпизода, мы провели небольшое исследование, которое продемонстрировало предположение о влиянии художественного вымысла на формирование исторического мнения.
Подытожив полученный опыт, можно сделать следующий вывод: в отдельных случаях художественные произведения или их составляющие могут восприниматься людьми в качестве исторической правды, как это и произошло с картиной Эйзентшейна.

Но что справедливо для одного художественного произведения, будет справедливо и для другого. Ведь не будем же мы утверждать, что творчество Эйзенштейна обладает исключительной силой внушения, недоступной другим фильмам, книгам или музыкальным произведениям? Скорее всего, объяснение следует искать в особенностях работы человеческого разума, а не в отдельных свойствах того или иного художественного произведения.

И действительно, не составит большого труда вспомнить несколько других примеров того, как благодаря художникам, писателям или кинематографистам были созданы или растиражированы определенные исторические заблуждения. Вот некоторые из них: «Викинги носили рогатые шлемы» ; «Рыцарские доспехи были такими тяжелыми, что рыцарь не мог самостоятельно сесть на коня» ; «Боевой топор весил несколько десятков килограмм» ; «Блоки для строительства египетских пирамид невозможно вырезать без современных технологий» .

Одним из наиболее продуктивных в этой области творцов оказался английский писатель и драматург Уильям Шекспир.

Львиная доля крылатых фраз и изречений, якобы принадлежащих знаменитым историческим личностям, на самом деле вышла из под его пера. Это именно шекспировский Цезарь шепчет перед смертью: «И ты, Брут!» . Это шекспировский Ричард кричит в пылу сражения: «Коня, коня, полцарства за коня!» . Этот список можно продолжать очень долго — Шекспир был очень плодотворен на исторические произведения и крайне богат на яркие слова.

Некоторые персонажи произведений Шекспира получились столь яркими и запоминающимися, что вытеснили фигуры своих реальных прототипов. Так, Джон Фастальф («Виндзорские насмешницы», «Генрих IV») превратился в эталонный образ пьяницы, труса и пройдохи, тогда как реальный Джон Фастальф был известным полководцем, государственным деятелем и меценатом.

Итак, какие же можно выделить характерные приемы, так или иначе воздействующие на восприятие исторической реальности?
1) Явный вымысел. Использование выдуманных происшествий и персонажей в канве исторических событий;
2) Преувеличение или преуменьшение. Т.е. изменение количественной характеристики события;
3) Недосказанность, т.е. умолчание о том или ином аспекте исторического события;
4) Эмоционализация события или исторического персонажа.
Рассмотрим каждый из этих приемов в отдельности.

Явный вымысел:

Этот прием характеризуется тем, что создатель дополняет реальные исторические события вымышленными персонажами или вымышленными эпизодами, нарушает пространственно-временные рамки и использует неверную материальную базу.

В рассматриваемом нами фильме «Александр Невский» как раз используется этот прием. Т.е. в канву реального события, вторжения войска тевтонского ордена на землю русских княжеств, вплетаются выдуманные эпизоды (например, потопление рыцарей) и выдуманные персонажи (например, псковский воевода, вступивший в сговор с немцами).

Другой пример, в романе «Три мушкетера», Александр Дюма в интересах художественного замысла достаточно вольно перемещает своих персонажей во времени. Например, на момент описываемых событий (1625 год) персонаж Портоса — уже взрослый мушкетер, тогда как его прототипу было всего 8 лет. Литературный д’Артаньян также оказывается взрослее. В книге ему 18 лет, тогда как историческому д’Артаньяну по различным данным могло быть от 5 до 15 лет.

Неверная материальная база — это наверное самая распространенная историческая неточность в художественных произведениях. Художники, писатели, режиссеры редко уделяют пристальное внимание точности предметов быта, одежды или вооружения. В отдельных случаях имеет место даже осознанное искажение исторической реальности в интересах художественного замысла.

Например, шотландцы в фильме «Храброе сердце» поголовно носят килты. В общем то достаточно естественно изобразить гордых шотландцев в их национальной одежде, но загвоздка в том, что первое упоминание килтов относится ко времени на две сотни лет позже описываемых событий. А нательные рисунки, выполненные голубой краской, так органично подчеркивающие свободолюбивый нрав и дикую натуру шотландских героев, использовались не шотландцами, а пиктами, древним народом, населяющим Шотландию за 400 лет до рождения Уильями Уоллеса.

Рис.4. Кадр из фильм «Храброе сердце».

Как может повлиять такого рода прием? Поскольку автор редко указывает, где кончается исторический факт и начинается художественный вымысел, то зритель, воспринявший художественное произведение всерьез, рискует получить в голове кашу из вымысла и реальности. А ошибочные предпосылки могут привести к ошибочным выводам.

Преувеличение и преуменьшение:

В этом случае автор использует за основу вполне реальное историческое событие. Но не выступая против самого события, искажает его количественные характеристики. Здесь речь может идти о гипертрофированном преувеличении масштаба события или, напротив, о принижении того или иного явления.

При этом искажение масштаба может достигаться прямым изменением цифр, характеризующих событие. Например, когда Ксенофонт в Анабасисе пишет про 1.2 миллиона персов, выступивших против армии Кира, он явно преувеличил масштаб где то в 40 раз.

Граф Оливье сказал: «Вы зря стыдитесь.
Я видел тьму испанских сарацинов,
Кишат они на скалах и в теснинах,
Покрыты ими горы и долины.
Несметны иноземные дружины.
Чрезмерно мал наш полк в сравненье с ними».

Приученные великими войнами 20-го столетия к огромному масштабу сражающихся масс, современные читатели при словах «несметные дружины» могут представить стотысячные армии, тогда как в реальности силы сражающихся сторон вполне могли не превышать 2-3 тысяч человек.

Такой прием может привести к преувеличению или преуменьшению значения исторического события. Малозначимые события начинают восприниматься как архиважные, а что-то действительно важное воспринимается незначительным эпизодом.

Недосказанность, потеря контекста:

Этот прием заключается в том, что автор, изображая целевое событие, объективно связанное с некоторым историческим контекстом, отпускает этот контекст. Проявиться это может, в виде игнорирования предшествующих событий, послуживших причиной возникновения рассматриваемого явления. В качестве примера можно привести картину немецкого режиссера Йозефа Вильсмайера «Сталинград», рассказывающая о самом известном сражении Великой Отечественной войны от лица немцев.

Рис.5. Постер к фильму «Сталинград» Йозефа Вильсмайера.

Звучный слоган «Они сражались в аду…» , должен настроить на определенное сочувствие к солдатам и офицерам 6-ой армии, попавшим в окружение в Сталинграде. Но вот как они там оказались? Не они ли сами являются авторами этого ада? Не их ли собственные действия привели к этой кровавой развязке? Возникнет ли сочувствие, если взглянуть на то, какой путь прошли немецкие войска прежде чем попали в Сталинград?

Есть и другое проявление этого приема. Связано оно с понятием нормы и права, существующего в обществе на момент рассматриваемого события. Ни для кого не секрет, что в разные исторические эпохи и в разных регионах земного шара понятия морали и законности изрядно отличались от современных. Без этого понимания корректная оценка исторического события попросту невозможна. Однако авторы в своих произведениях нередко или показывают нам современных по своей сути героев, но в антураже иной эпохи, или преподносят обычные для той поры события, как экстраординарные.

Подобным грешат почти все фильмы и романы на основе исторических событий. Самым наглядным примером может служить мультфильм «Флинтстоуны». Если не ошибаюсь, то сами создатели мультфильма говорили о нем: «идиоты из нашего времени, перенесенные в каменный век» . Т.е. в мультфильме изображается абсолютно обычное американское общество шестидесятых годов, но со стилизацией под каменный век. Понятное дело, что на этом и базируется основная идея мультфильма, и чтобы воспринять его всерьез нужно очень и очень постараться. Однако в иных работах это противоречие, несмотря на свое существование, может быть менее заметным. Рабовладелец вдруг начинает говорить о свободе, а феодал внезапно вспоминает о равноправии — современные идеи и клише вполне уютно себя чувствуют на совершенно чуждой территории.

Подобный прием затрудняет оценку рассматриваемых исторических событий и персонажей. Невозможно оценить историческое явление без учета современных ему норм. Также очевидно, что неверно было бы давать оценку событию без учета соответствующих ему предпосылок.

Эмоционализация события или исторического персонажа:

Этот прием заключается в том, что используя художественно-выразительные средства, автор внушает зрителю или читателю определенное эмоциональное отношение к событию или персонажу, иногда без учета действительных фактов.

Исходя из того, что эмоции и впечатления это именно то, с чем работает автор любого художественного произведения, то избежать эмоционализации для него в принципе невозможно.
Таким образом, персонажи художественных произведений оказываются подчинены законам и правилам художественного замысла. Их мысли и поступки определяются не мотивами исторических прототипов (а определить эти мотивы подчас невозможно), а видением самого автора.

Стоит отметить, что если в реальной жизни простые категории в оценке людей, а именно добрый-злой, жадный-щедрый и т.д., применить можно лишь с большой натяжкой, то в художественных произведениях, нередко, автор намеренно акцентирует внимание на отдельных свойствах характера. В отдельных случаях, персонаж выхолащивается до олицетворенного качества — персонифицированные хитрость, злость, жадность, мудрость, храбрость и т.д.

Достигается это при помощи различных средств. Например, при помощи манипуляции с внешним видом. В отдельных жанрах (например, фэнтези), этот способ весьма распространен. Орки — злые, и потому страшные. Эльфы — добрые, и потому красивые. Ты смотришь на персонажа и сразу по его облику определяешь злой он или добрый. Весьма примитивный прием, но характерный для детской литературы и кино, где требуются простые категории.

Впрочем, в произведениях для более старшей аудитории этот способ также нередко используется. В русском языке есть значительный объем словосочетаний, которые описывают человеческий облик, используя моральные качества как эпитеты. Например: волевой подбородок, горделивая осанка, решительный взгляд и т.д. Указание на волевой подбородок подсознательно внушает, что его обладатель человек решительной воли. Тогда как при зрелом размышлении всем понятно, что от формы подбородка моральные качества никак не зависят.

Другой прием заключается в использовании говорящих фамилий. Такие имена литературных персонажей, как Молчалин, Тугоуховский, Кабаниха, Лютов, Ляпкин-Тяпкин и т.д. используются для формирование прямых ассоциаций у читателя. Впрочем, если автор работает с историческими персонажами, то такой прием использовать затруднительно.

В отличие от историка, автор художественного произведения может залезть своему персонажу в голову, озвучить его мысли, оживить его мотивы. Бывает так, что внутренняя борьба героя, это и есть самая интересная часть художественного произведения. Понятно, что это будет чистой воды вымысел, поскольку мысли и колебания реальных людей известны только им самим. Однако это позволяет создать цельный художественный образ, чьи поступки и действия будут иметь какое-то свое обоснование, придуманное художником и скорее всего оторванное от реального прототипа.

Что касается эмоционализации событий, то она достигается путем акцентированного внимания к отдельным эмоциональным деталям, сценам или символам, на фоне которых подчас теряется истинный масштаб события.

В этом есть определенная художественная необходимость. Зрителю или читателю может быть достаточно тяжело прочувствовать что-то действительно масштабное. Значительный масштаб редко соответствует личному чувственному опыту человека, и потому превращается для него в некоторую абстракцию. Обезличенные чувства просто напросто теряются. В связи с этим, авторы выделяют из общего масштаба события частные детали и эпизоды. Детская игрушка на развалинах деревни, фотография семьи в руках умирающего, плачущий ребенок — все это сильные и легко осязаемые образы, которые нередко можно встретить в художественных произведениях.

Мы уже рассматривали использование эмоциональных формулировок при указании масштаба события. Несметные дружины, завалили трупами, бесчисленные полчища — все эти словосочетания не дают никакого реального представления о масштабе, но вызывают вполне однозначное эмоциональное впечатление.

Эмоционализация события или персонажа, затрудняет корректную оценку исторических явлений. Получив некоторое представление об исторической личности на основе эмоционального образа, человек начинает оценивать его поступки, исходя из этого представления. При всем при этом его впечатления могут совершенно не соответствовать объективной реальности, создавая ложные предпосылки.

Основные случаи искажения исторической реальности в художественных произведениях:

В каких случаях в художественных произведениях на основе исторических событий используются вышеуказанные приемы? Авторы художественных произведений могут пойти на искажение исторической истины в следующих случаях:

1) В интересах художественного замысла;
2) В результате ошибок или недостаточного уровня осведомленности;
3) В целях формирования или поддержания определенного мнения касательно некоторых исторических событий или персонажей.

Интересы художественного замысла:

Наверное, это самый частый случай.

Фильм, книга или пьеса существуют и развиваются в рамках определенной художественной композиции. События и персонажи строго подчиняются этой композиции, подчас в ущерб исторической правде.
Вполне очевидно, что режиссер Эйзенштейн не стремился во что бы то ни стало внушить зрителям, что немецкие рыцари утонули в Чудском озере. Но эта сцена обладает определенной художественной ценностью. Разбитое крестоносное воинство, скрывающееся в черных вода Чудского озера — весьма символичный и запоминающийся эпизод.

Нередко бывает, что фильм или книга, которые будто бы основываются на исторических событиях, на самом деле являются чистой воды выдумкой лишь стилизованной под некоторый исторический период и регион. Реальная география, реальные имена, реальные даты, в таком случае, служат только антуражем, декорацией для абсолютно художественного вымысла. К таковым произведениям можно отнести кинофильмы «Последний легион» и «Железный рыцарь».

Ошибки и недостаточный уровень осведомленности:

Режиссеры, писатели, драматурги или художники редко обладают хорошей подготовкой в области истории. Если в своей работе они ориентируются в основном на свои собственные знания, то наличие ошибок практически неизбежно. В первую очередь это проявится в деталях. Если для того чтобы помнить основные происшествия, даты и имена действующих лиц, достаточно быть более или менее эрудированным, то определить какой нужно использовать тип стремян или каких элементов одежды еще быть не могло, может только специалист.

Для того чтобы избежать значительных ошибок, авторы обычно привлекают профессиональных историков в качестве консультантов. Это наиболее адекватное решение. Но к сожалению, так делают не всегда.

Стоит отдельно отметить те случаи, когда разработчикам приходится идти против исторической правды из-за определенных трудностей в создании или поддержании известного уровня достоверности. Например, в фильме «Война и мир» Сергея Федоровича Бондарчука солдаты обуты в советские кирзовые сапоги. Вполне очевидно, что создателям было гораздо проще использовать сапоги, хранящиеся на советских складах, чем создавать огромное количество аутентичной обуви. Тем более, что речь шла о малозначительной детали, которую мало бы кто подметил.

Рис.6. Кадр из фильма «Война и мир» С.Ф. Бондарчука.

Формирование и поддержание исторического мнения:

До этого мы рассматривали искажение исторической истины, как некоторый побочный эффект творческой работы, т.е. когда манипулирование историей не являлось целью автора. Теперь нам нужно рассмотреть те случаи, когда автор намеренно искажает исторические данные для того, чтобы сформировать или поддержать некоторое мнение у зрителя или читателя.

В таких случаях художественное произведение или его отдельные элементы рассматриваются как инструмент внушения. За счет этого внушения достигается влияние на умы людей, а значит оказывается определенное воздействие на их решения и поступки. В целом подобного рода манипулирование можно разделить на воспитательное и пропагандистское. Сразу стоит отметить, что зачастую провести черту между этими разделами достаточно тяжело.

Манипулирование историей в целях воспитания ставит перед собой задачу выработки определенных качеств или черт характера в человеке. В общем то можно вспомнить значительное число художественных произведений, которые несут значительный воспитательный посыл, но при этом практически не касаются никаких исторических аспектов.

Например, стихотворение В.В. Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?» — очевидный пример художественного произведения воспитательного характера. При этом в самом стихотворение нет никаких отсылок к историческим событиям или историческим личностям.

Но нередко бывает так, что автор в воспитательных целях использует для своего произведения образы исторических личностей или эпизоды исторических событий. В этом есть определенный практический смысл — выдуманные образы обладают меньшей убедительностью, чем действительные или кажущиеся таковыми.

В качестве примера можно вспомнить сборник рассказов М.М. Зощенко «Рассказы о Ленине». На примере эпизодов из жизни Владимира Ильича рассматриваются различные положительные черты характера: честность, ответственность, работоспособность, стремление учиться и т.д. Соответствие или несоответствие рассказов реальным фактам из биографии Ленина в данном случае носит второстепенный характер.

Что касается манипулирования историческим мнением в целях пропаганды, то тут, надо сказать, художественные произведения используются очень активно. Героизация и дегероизация исторических деятелей, легетимизация власти, религиозная и антирелигиозная пропаганда, политическая борьба, провоцирование и смягчение социальных конфликтов — вот широчайшее поле использования художественных произведений.

Как правило, наилучшими возможностями в области пропаганды обладает государство. При этом государство может явным образом осуществлять контроль над областью искусства, цензурируя художественные произведения. В этом случае произведения, которые не соответствуют определенным государственным интересам подвергаются редактированию или вовсе оказываются запрещены.
Там, где явная неприкрытая цензура отсутствует, действуют через субсидирование. Поскольку создание и распространение художественного произведения в наше время требует, как правило, значительного труда и денежных вложений, то этот способ оказывается весьма действенным. Существуют определенные фонды — государственные, полугосударственные и частные, которые окажут автору материальную поддержку, если его произведение будет соответствовать некоторым интересам и, напротив, откажут в своей поддержке, если автор решит создать что-то противоречащее этим пожеланиям. Т.е. получается, что никто вам не запрещает снимать или писать все что вам угодно, вот только вряд ли вы найдете достаточно средств, чтобы создать свое произведение, выпустить его и распространить.

О каких именно государственных интересах здесь может идти речь? Как известно, государство есть инструмент правящего класса. Соответственно, государственные интересы, есть в первую очередь интересы правящего класса.

С 1917-го под 1991-ый год правящим классом в нашей стране являлся пролетариат, что конечно же получило свое отражение в художественных произведениях. Главные герои советских произведений — рабочие и крестьяне, красноармейцы и матросы. Они становятся центральными персонажами как художественных произведений бытового плана, так и работ на основе исторических событий.

После 1991-го года мы оказались в буржуазно-капиталистической стране, что, конечно же, сказалось на содержании художественных произведений. Ни о какой романтизации образов рабочих уже речи не идет. Никто не снимает фильмов про строителей и монтажников, никто не пишет книг о лесорубах и шахтерах. Зато нас во всю потчевали «романтичными» образами из сериалов «Бригада» и «Бандитский Петербург».

По некоторым темам был совершен поворот в противоположную сторону. Еще вчера нам показывали «Неуловимых мстителей» и «Чапаева», а уже сегодня кормят «Господами офицерами» и «Адмиралом». По подобным творениям новейшей России еще пока трудно сказать, что они хотят поддержать, но достаточно легко сказать против чего они выступают.

Разберем в качестве пример дилогию Н.С. Михалкова «Утомленные солнцем 2». Слоган фильма сразу заявляет «Великое кино о великой войне» . Т.е. кино еще никто не видел, но нам сразу уверяют, что оно «великое». Вопреки слогану фильм был встречен крайне негативно. Весьма дорогостоящее творение совершенно не окупилось в прокате, было крайне прохладно встречено критиками и получило очень и очень низкие рейтинги.

Несмотря на свое номинальное отношение к событиям Великой Отечественной Войны, с историей в данном фильме обращаются весьма и весьма вольно. Для каких целей появляются такие эпизоды, как атака укрепрайона войсками, вооруженными черенками от лопат, совершенно непонятно.

Рис.8. Кадр из фильма «Утомленные солнцем 2. Цитадель».

Т.е. в 1943 году Советский Союз производит 24 тысячи танков, против 20 тысяч в Германии , но в бой страна Советов идет, вооруженная хуже чем армия рабов во время восстания Спартака. Для чего это нужно было показывать? Чтобы внушить, что советское руководство и армия — это сборище недоумков и кровопийц? Лично мне непонятно. Совершенно очевидно, что такое положение дел не понравилось большинству наших соотечественников. За что они и высказались, что называется, рублем. Фильм Никиты Сергеевича вошел в историю российского кинематографа как один из самых больших кассовых провалов.

При всем при этом именно этот фильм выбирается Российским Оскаровским комитетом в качестве кандидата в номинацию «Лучший фильм на иностранном языке». Т.е. фильм, который на внутреннем рынке абсолютное большинство граждан посчитало крайне далеким от звания лучшего, должен был представлять наш кинематограф за рубежом. Поразительное решение.

Использование художественных приемов в нехудожественных работах:

Стоит заметить, что вышеуказанные приемы, использующиеся в художественных произведениях, и так или иначе влияющие на восприятие исторической реальности, с успехом используются и в нехудожественных работах. Статьи, выступления, манифесты, документальные фильмы, книги по истории и т.д. — в них нередко можно встретить исторический вымысел, преувеличение, отсутствие контекста или излишнюю эмоционализацию.

Но если в художественных произведениях искажение исторической реальности может являться побочным эффектом, то в документальных работах почти всегда идет речь о манипулировании человеческим мнением. При этом степень влияния таких работ возрастает многократно, поскольку документальные произведения вызывают большее ощущение достоверности.
Чаще всего такой подход встречается в новостных статьях. То, насколько вольно некоторые журналисты обращаются с фактами, вызывает подчас сильнейшее изумление.
Например, в 2015 году вышла статья, в которой монумент Воину-освободителю в Берлине назвали «могилой неизвестному насильнику».

Рис.9. Заголовок информационной статьи.

В этой статье, пожалуй, встретились почти все художественные приемы по искажению исторической реальности. Основной упор идет именно на эмоциональное воздействие. Через это стремятся достигнуть чего? Согласия и примирения? Очевидно, нет. Речь идет о демонизации Советского Союза и дегероизации советских солдат.

Но новостные статьи — это еще полбеды. Художественные приемы проникают в, казалось бы, строгие научные труды. Особенно от этого страдают история и экономика, два наиболее классовозависимых направления. Т.е., скажем, силы тяжести действуют на всех одинаково, и потому их нет нужды отрицать, а вот закон прибавочной стоимости на разные классы людей оказывает разное воздействие, потому лучше сказать, что его нет. Заодно, скажем, что классов тоже не существует.

Манипуляции в этой области подчас доходят до полнейшего абсурда, до отрицания и искажения наиболее очевидных фактов. Там где художественный вымысел облекается в строгие формулировки, дабы выглядеть более научным, появляется лженаука. Именно этим занимаются такие знатные мистификаторы, как Фоменко, Носовский, Резун и другие.

Лженаука подчас возводится в ранг государственной политики (если это конечно соответствует интересам правящего класса). Именно такой жгучей смесью художественного вымысла и научных мистификаций достигается убеждение, что ваши соседи по планете это не совсем люди, а дикари, варвары, фактически животные, унтерменшы:

Зачастую методики не меняются на протяжении столетий. Если посмотреть на то, как было принято у наших западных партнеров изображать русских в политических карикатурах и плакатах, то мы увидим крайне однообразные образы бородатых монголоподобных оборванцев. Образы не меняются, будь то времена Российской империи или Советского Союза.

Несмотря на подчас кажущуюся примитивность методов, исторический опыт наглядно демонстрирует, сколь велика может быть сила подобного рода внушений…

Напоследок, стоило бы подытожить, каким образом отдельный человек может противостоять подобным манипуляциям?

Что касается художественных произведений — то их просто напросто нельзя воспринимать всерьез. Чтобы вы не увидели в фильме или не прочитали в художественной книге, если вы не проверяли это в надежном источнике, то вы ничего об этом не знаете.

Cтоит заметить, что любое историческое событие, как и всякое явление материального мира, имеет свою внутреннюю логику. Если логика представления события или явления нарушается, то возможно в его интерпретации имеется искажение.

Обязательно нужно соотносить степень влияния информации. Есть рога на шлеме викинга или их нет, для большинства людей особого значения не имеет и может повлиять только на правильность разгадывания кроссвордов. А вот если вчерашних мразей и преступников, сегодня величают героями — это должно насторожить.

Чрезмерно эмоциональные источники должны вызывать сомнение. Объективная истина опирается на факты, а не впечатления.

Если есть такая возможность, любую информацию надлежит проверить. Благодаря развитию современных технологий, сейчас это сделать гораздо проще.

Ну а самое главное — это знания. Чем больше вы будете знать, тем меньше будет пространство для манипуляций.

Дмитрий Семенычев

Определение прототипов тех или иных персонажей ЕО занимало как читателей-современников, так и исследователей. В мемуарной и научной литературе накопился довольно обширный материал, посвященный попыткам связать героев пушкинского романа с теми или иными реально существовавшими лицами. Критический просмотр этих материалов заставляет крайне скептически отнестись и к степени их достоверности, и к самой плодотворности подобных поисков.
Одно дело, когда художественный образ содержит намек на некоторое реальное лицо и автор рассчитывает на то, что намек этот будет понят читателем. В этом случае такая отсылка составляет предмет изучения истории литературы. Другое дело, когда речь идет о бессознательном импульсе или скрытом творческом процессе, не адресованном читателю. Здесь мы вступаем в область психологии творчества. Природа этих явлений различна, однако оба они связаны со спецификой творческого мышления того или иного писателя. Поэтому, прежде чем искать прототипы, следует выяснить, во-пер-

484
вых, входило ли в художественный план писателя связывать своего героя в сознании читательской аудитории с какими-либо реальными лицами, хотел ли он, чтобы в его герое узнавали того или иного человека. Во-вторых, необходимо установить, в какой мере для данного писателя характерно исходить в своем творчестве из конкретных лиц. Таким образом, анализ принципов построения художественного текста должен доминировать над проблемой прототипов.
Это решительно противоречит наивному (а иногда и мещанскому) представлению о писателе как соглядатае, который «пропечатывает» своих знакомых. К сожалению, именно такой взгляд на творческий процесс отражается в огромном количестве мемуарных свидетельств. Приведем типичный пример - отрывок из воспоминаний М. И. Осиповой: «Как вы думаете, чем мы нередко его угощали? Мочеными яблоками, да они ведь и попали в „Онегина"; жила у нас в то время ключницей Акулина Амфиловна - ворчунья ужасная. Бывало, беседуем мы все до поздней ночи - Пушкину и захочется яблок; вот и пойдем мы просить Акулину Памфиловну: „принеси, да принеси моченых яблок", - а та разворчится. Вот Пушкин раз и говорит ей шутя: „Акулина Памфиловна, полноте, не сердитесь! завтра же вас произведу в попадьи". И точно, под именем ее - чуть ли не в „Капитанской дочке" - и вывел попадью; а в мою честь, если хотите знать, названа сама героиня этой повести... Был у нас буфетчик Пимен Ильич - и тот попал в повесть» (Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 424). А. Н. Вульф записал в дневнике в 1833 г.: «...я даже был действующим лицом в описаниях деревенской жизни Онегина, ибо она вся взята из пребывания Пушкина у нас, „в губернии Псковской". Так я, дерптский студент, явился в виде геттингенского под названием Ленского; любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и чуть не Татьяна ли одна из них» (Там же. С. 421). Из воспоминаний Е. Е. Синициной: «Чрез несколько лет встретила я в Торжке у Львова А. П. Керн, уже пожилою женщиною. Тогда мне и сказали, что это героиня Пушкина - Татьяна.
...и всех выше
И нос, и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
Эти стихи, говорили мне при этом, написаны про ее мужа, Керн, который был пожилой, когда женился на ней» (Там же. Т. 2. С. 83).
Высказывания эти столь же легко умножить, как и показать их необоснованность, преувеличенность или хронологическую невозможность. Однако сущность вопроса не в опровержении той или иной из многочисленных версий, потом многократно умножавшихся в околонаучной литературе, а в самой потребности дать образам ЕО плоско-биографическое истолкование, объяснив их как простые портреты реальных знакомых автора. При этом вопрос о творческой психологии П, о художественных законах его текста и путях формирования образов полностью игнорируется. Такое неквалифицированное, но весьма устойчивое представление, питающее мещанский интерес к деталям биографии и заставляющее видеть в творчестве лишь цепь не

485
лишенных пикантности интимных подробностей, заставляет вспомнить слова самого П, писавшего Вяземскому в связи с утратой записок Байрона: «Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. - Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе» (XIII, -).
Об этом можно было бы не говорить, если бы реальный и имеющий научно-биографический интерес вопрос о прототипах пушкинских образов слишком часто не подменялся домыслами о том, кого из своих знакомцев П «вклеил» в роман1.
Отзвуки излишнего «биографизма» в понимании творческих процессов чувствуются даже во вполне серьезных и интересных исследованиях, таких, как ряд разысканий в специальном пушкинском номере альманаха «Прометей» (Т. 10. М., 1974). Проблема прототипов пушкинского романа нередко рассматривается с неоправданным вниманием в полезных популярных изданиях.
В связи с этим можно оставить без внимания рассуждения вроде: «Был ли у Татьяны Лариной реальный прототип? На протяжении многих лет ученые-пушкинисты не пришли к единому решению. В образе Татьяны нашли воплощение черты не одной, а многих современниц Пушкина. Может быть, мы обязаны рождением этого образа и черноокой красавице Марии Волконской, и задумчивой Евпраксии Вульф...
Но в одном сходятся многие исследователи: в облике Татьяны-княгини есть черты графини, которую вспоминает Пушкин в „Домике в Коломне". Юный Пушкин, живя в Коломне, встречал молодую красавицу графиню в церкви на Покровской площади...» (Раков Ю. По следам литературных героев. М., 1974. С. 32). Хотелось бы лишь отметить, что на основании подобных цитат у неосведомленного читателя может создаться совершенно превратное впечатление относительно забот и занятий «ученых-пушкинистов».
Говоря о проблеме прототипов героев пушкинского романа, прежде всего следует отметить существенное различие с этой точки зрения в принципах построения центральных и периферийных персонажей. Центральные образы романа, несущие основную художественную нагрузку, - создание творческой фантазии автора. Конечно, воображение поэта опирается на реальность впечатления. Однако при этом оно лепит новый мир, переплавляя, сдвигая и перекраивая жизненные впечатления, ставя в своем воображении людей в ситуации, в которых реальная жизнь отказала им, и свободно комбинируя черты, разбросанные в действительности по различным, весьма отдаленным порой характерам. Поэт может увидеть в весьма различных людях (даже
________________________
1 Своеобразным пределом такого подхода явился роман Б. Иванова «Даль свободного романа» (М., 1959), в котором П представлен в облике нескромного газетного репортера, выносящего на обозрение публики интимнейшие стороны жизни реальных людей.

486
людях разного пола1) одного человека или в одном человеке нескольких различных людей. Особенно это существенно для типизации в ЕО, где автор сознательно строит характеры центральных персонажей как сложные и наделенные противоречивыми чертами. В этом случае говорить о прототипах можно лишь с большой осторожностью, постоянно имея в виду приблизительность таких утверждений. Так, сам П, встретив в Одессе доброго, светского, но пустого малого, своего дальнего родственника М. Д. Бутурлина, которого родители оберегали от «опасного» знакомства с опальным поэтом, говаривал ему: «Мой Онегин (он только что начал его тогда писать), это ты, cousin» (Бутурлин. С. 15). Тем не менее слова эти ничего или мало что означают, а в образе Онегина можно найти десятки сближений с различными современниками поэта - от пустых светских знакомцев до таких значимых для П лиц, как Чаадаев или Александр Раевский. То же следует сказать и о Татьяне.
Образ Ленского расположен несколько ближе к периферии романа, и в этом смысле может показаться, что поиски определенных прототипов здесь более обоснованны. Однако энергичное сближение Ленского с Кюхельбекером, произведенное Ю. Н. Тыняновым (Пушкин и его современники. С. 233- 294), лучше всего убеждает в том, что попытки дать поэту-романтику в ЕО некоторый единый и однозначный прототип к убедительным результатам не приводят.
Иначе строится в романе (особенно в начале его) литературный фон: стремясь окружить своих героев неким реальным, а не условно-литературным пространством, П вводит их в мир, наполненный лицами, персонально известными и ему, и читателям. Это был тот же путь, по которому шел Грибоедов, окруживший своих героев толпой персонажей с прозрачными прототипами.
Природа художественных переживаний читателя, следящего за судьбой вымышленного героя или узнающего в персонаже слегка загримированного своего знакомца, весьма различна. Автору ЕО, как и автору «Горя от ума», было важным смешение этих двух типов читательского восприятия. Именно оно составляло ту двуединую формулу иллюзии действительности, которая обусловливала одновременно и сознание того, что герои - плоды творческой фантазии автора, и веру в их реальность. Такая поэтика позволяла в одних местах романа подчеркивать, что судьба героев, их будущее целиком зависят от произвола автора («я думал уж о форме плана» - 1, LX, 1), а в других -
________________________
1 В этом смысле больше, чем домыслы о том, какую из знакомых ему барышень «изобразил» П в Татьяне, могут дать парадоксальные, но глубокие слова Кюхельбекера: «Поэт в своей 8-й главе похож сам на Татьяну. Для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и знает его наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет» (Кюхельбекер-1. С. 99-100). Прообразом Татьяны восьмой главы тонкий, хотя и склонный к парадоксам, близко знающий автора Кюхельбекер считал... самого Пушкина! На проницательность этого высказывания указал Н. И. Мордовченко (см.: Мордовченко Н. И. «Евгений Онегин» - энциклопедия русской жизни // Пресс-бюро ТАСС, 1949, № 59).

487
представлять их как своих знакомых, чья судьба ему известна из бесед во время личных встреч и чьи письма случайно попали ему в руки («письмо Татьяны предо мною» - 3, XXXI, /). Но для того чтобы такая игра между условностью и реальностью сделалась возможной, автору было необходимо четко разграничить приемы типизации героев, являющихся созданием творческого воображения автора, и героев - условных масок реальных лиц. Реальный человек как исходный импульс авторской мысли мог существовать в обоих случаях. Но в одном - читателю до него нет никакого дела, а в другом - читатель должен был его узнавать и постоянно иметь перед глазами.
В свете сказанного следует понимать и заключительные стихи романа:
А та, с которой образован
Татьяны милый Идеал...
О много, много Рок отъял! (8, LI, 6-8).
Нужно ли здесь полагать, что автор проговорился против своего желания, и, ухватившись за эту улику, начинать следствие по делу об утаенной любви или же предполагать, что обмолвка входит в сознательный авторский расчет, что автор не обмолвился, а «как бы обмолвился», желая возбудить в читателе определенные ассоциации? Являются ли эти стихи частью биографии поэта или частью художественного целого ЕО?
Обрывая роман как бы на полуслове, П психологически завершил его обращением ко времени начала работы над первой главой, воскрешая атмосферу тех лет. Такое обращение перекликалось не только с творчеством П южного периода, но и было контрастно соотнесено с началом восьмой главы, где раскрывалась тема эволюции автора и его поэзии. Развитие этой мысли - прямое противопоставление «высокопарных мечтаний» романтического периода и «прозаических бредней» зрелого творчества - читатель находил в «Отрывках из путешествия Онегина», композиционно расположенных уже после конечных строф восьмой главы и как бы вносящих в эти строфы коррективы. Читатель получал как бы два варианта итога авторской мысли: заключение восьмой главы (и романа в целом) утверждало непреходящую ценность жизненного опыта и творчества ранней молодости - «путешествие» говорило противоположное:
Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи... (VI, 200)
Эти положения не отменяли одно другое и не были взаимным опровержением, а бросали взаимный дополнительный смысловой отсвет. Такая диалогическая соотнесенность касается и интересующего нас вопроса: в концовке восьмой главы восстанавливался столь важный для «южного» творчества миф об утаенной любви - один из основных составляющих элементов жизненной позы романтического поэта («а та, с которой образован...»).

488
Читателю не надо было делать усилий, чтобы припомнить намеки на «безымянную любовь», разбросанные в пушкинском творчестве романтического периода. Призрак этой любви, воскрешенный в конце романа со всей силой лиризма, сталкивался в «путешествии» с ироническими строками о «безымянных страданиях», оцененных как «высокопарные мечтанья» (VI, 2W).
Мы не знаем, имел ли в виду П в последней строфе романа реальную женщину или это поэтическая фикция: для понимания образа Татьяны это абсолютно безразлично, а для осмысления этой строфы достаточно знать, что автор счел необходимым напомнить о романтическом культе утаенной любви.
Именно потому, что главные герои ЕО не имели прямых прообразов в жизни, они исключительно легко сделались для современников психологическими эталонами: сопоставление себя или своих близких с героями романа становилось средством объяснения своего и их характеров. Пример в этом отношении подал сам автор: в условном языке разговоров и переписке с А. Н. Раевским П, видимо, именовал «Татьяной» какую-то близкую ему женщину (высказывалось предположение, что Воронцову; справедливые сомнения в этом см.: Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1830-1833). Л., 1974. С. 74). Следуя этому условному употреблению, А. Раевский писал П: «...сейчас расскажу вам о Татьяне. Она приняла живейшее участие в вашем несчастии; она поручила мне сказать вам об этом, я пишу вам с ее согласия. Ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвою которой вы стали; она выразила мне это со всей чувствительностью и грацией, свойственными характеру Татьяны» (XIII, 106 и 530). Очевидно, что речь идет не о прототипе Татьяны Лариной, а о перенесении образа романа в жизнь. Аналогичный пример - имя Тани, под которым фигурирует Н. Д. Фонвизина в письмах И. И. Пущина к ней и в ее собственных письмах к нему. Н. П. Чулков писал: «Таней Фонвизина себя называет потому, что, по ее мнению, Пушкин с нее написал свою Татьяну Ларину. Действительно, в ее жизни было много сходства с героиней Пушкина: в юности у нее был роман с молодым человеком, который от нее отказался (правда, по другим причинам, нежели Онегин), затем она вышла замуж за пожилого генерала, страстно в нее влюбленного, и вскоре встретилась с прежним предметом своей любви, который в нее влюбился, но был ею отвергнут» (Декабристы // Государственный литературный музей. Летописи. Кн. III. M., 1938. С. 364).
Обилие «применений» образов Татьяны и Онегина к реальным людям показывает, что сложные токи связи шли не только от реальных человеческих судеб к роману, но и от романа к жизни.
Исчерпать онегинский текст невозможно. Сколь подробно ни останавливались бы мы на политических намеках, многозначительных умолчаниях, бытовых реалиях или литературных ассоциациях, комментирование которых проясняет различные стороны смысла пушкинских строк, всегда остается место для новых вопросов и для поисков ответов на них. Дело здесь не только в неполноте наших знаний, хотя чем более трудишься над приближением текста к современному читателю, тем в большей мере с грустью

489
убеждаешься в том, сколь многое забыто, и частично забыто бесповоротно. Дело в том, что литературное произведение, пока оно непосредственно волнует читателя, живо, то есть изменчиво. Его динамическое развитие не прекратилось, и к каждому поколению читателей оно оборачивается какой-то новой гранью. Из этого следует, что каждое новое поколение обращается к произведению с новыми вопросами, открывая загадки там, где прежде все казалось ясным. В этом процессе две стороны. С одной - читатели новых поколений больше забывают, и поэтому прежде понятное делается для них темным. Но с другой стороны, новые поколения, обогащенные историческим, порой купленным тяжелой ценой опытом, глубже понимают привычные строки. Казалось бы, зачитанные и заученные стихи для них неожиданно открываются непонятными прежде глубинами. Понятное превращается в загадку потому, что читающий обрел новый и более глубокий взгляд на мир и литературу. А новые вопросы ждут нового комментатора. Поэтому живое произведение искусства нельзя прокомментировать «до конца», как нельзя его «до конца» объяснить ни в каком литературоведческом труде.
В романе Л. Н. Толстого «Декабристы» вернувшаяся из Сибири декабристка, сравнивая старого мужа с сыном, говорит: «Сережа моложе чувствами, но душой ты моложе его. Что он сделает, я могу предвидеть, но ты еще можешь удивить меня». Это можно применить ко многим романам, написанным после «Евгения Онегина». Что они «сделают», мы часто можем предвидеть, но пушкинский роман в стихах «еще может нас удивить». И тогда потребуются новые комментарии.