Страшные годы ежовщины. Реквием Террор в лагерях гулага и тюрьмах особого назначения

Ежов Николай Иванович (1895-1940) являлся видным государственным и политическим деятелем СССР. За заслуги перед страной имел правительственные награды: орден Ленина, орден Красного Знамени. Был также удостоен нагрудного знака «Почётный чекист». 4 февраля 1940 по приговору Военной коллегии Ежова расстреляли. В январе 1941 года лишили всех званий и наград.

Быстрый взлёт и стремительное падение. Такой жизненный сценарий в 30-е годы XX столетия испытали на себе сотни тысяч партийных работников СССР. Но Николай Иванович стоит особняком в этой нескончаемой череде людей. Именно на него была возложена миссия по уничтожению ленинской гвардии. Когда он её выполнил, то был уничтожен и сам.

Ежовщина - так назвали 1937-1938 годы. Именно в это время наш герой являлся народным комиссаром внутренних дел, генеральным комиссаром государственной безопасности. На этом высоком посту Николай Иванович и претворял в жизнь сталинские репрессии. То есть, по сути, он был обыкновенным исполнителем, куклой в руках опытного кукловода. Такими же куклами являлись Хрущёв, Каганович, Берия, Калинин, Ворошилов и многие-многие тысячи других коммунистов. Кто не хотел довольствоваться ролью марионетки - стрелялся. Примером тому служит Орджоникидзе.

Наш герой стреляться не стал. Карьеристские побуждения перевесили нравственные и человеческие ценности. Ежов Николай Иванович получил практически неограниченную власть. Он стал вторым человеком в стране, да к тому же стоящим во главе всего карательного аппарата. Все силовые структуры, за исключением армии, оказались в руках этого невысокого и приятного на вид человека. Откуда же он вообще появился на политической сцене тех лет?

Ежов душит гидру контрреволюции
Именно в "ежовых рукавицах" изображали Николая Ивановича в газетах во время ежовщины

Сам грозный комиссар государственной безопасности утверждал, что имел пролетарское происхождение. Отец у него работал простым рабочим в литейном цехе металлургического завода в Санкт-Петербурге. Наш герой решил пойти по стопам родителя и стал учеником слесаря. Но архивы этого не подтверждают. В действительности всё было немножко не так.

Отец у Коли служил в полиции. Сам же юноша по достижению 18 лет специальности никакой не приобрёл, а в 1915 году был призван в армию и попал на фронт. Летом 1916 года получил ранение и был направлен в тыловую часть, дислоцирующуюся в Витебске. В августе 1917 года стал членом РСДРП. Затем заболел, получил длительный отпуск и уехал к родителям в Тверскую губернию.

В начале 1919 года Николая призвали в Красную Армию. Учитывая его партийность, назначили комиссаром части. С этого времени и началась партийная карьера нашего героя. В 1927 году Николай стал инструктором Организационного отдела ЦК. То есть попал в Москву и приступил к работе в аппарате Центрального Комитета партии.

Николай Иванович всегда отличался высокой дисциплинированностью, исполнительностью и добросовестностью. Он был идеальным аппаратчиком и чувствовал себя среди бумаг, как рыба в воде. Благодаря этому дару, он дорос до председателя Комиссии партийного контроля, а затем стал и секретарём ЦК.

Почему Сталин сделал ставку именно на Ежова? Вождь прекрасно разбирался в людях и видимо увидел в характере молодого секретаря как раз те качества, которые и были ему нужны для выполнения кровавой миссии. Высокая ответственность и бездумное выполнение указаний - вот что привлекло отца народов. Сталину не нужен был садист, ему нужен был добросовестный исполнитель. Наш герой как раз таковым и являлся.

К своим обязанностям в НКВД Ежов Николай Иванович приступил 1 октября 1936 года. Он сел в кресло народного комиссара внутренних дел и начал неуклонно исполнять сталинскую волю. Но тут нужно учитывать тот нюанс, что наш герой никогда в жизни не нёс ответственности за какое-либо реальное дело. Он всего лишь готовил документы для начальства и устанавливал контроль за исполнением этих самых документов.

То есть занимался чисто формальными действиями. Отослал бумагу, назначил сроки исполнения, получил бумагу с подтверждением, что всё выполнено. Дал или не дал указания проверить исполнение. Вот и вся деятельность. По-другому наш герой работать просто не умел, да и научить его никто не мог.

Поэтому непримиримую борьбу в «врагами народа» Ежов повёл искренне, самоотверженно, но только так, как умел. То есть по бумагам и формально. Есть три правильно оформленных доноса на человека - арестовать. Есть всего лишь один донос - оставить на свободе. А в чём суть доноса, почему его написали и зачем - не имеет значения. Бумага оформлена правильно, значит, всё верно.

Ежов Николай Иванович (в первом ряду слева) с сотрудниками НКВД. Все эти люди были расстреляны после смещения грозного наркома

В своём формализме наш герой дошёл до того, что начал следственные действия даже против товарища Молотова, который регулярно председательствовал на Политбюро. А почему нет? Правильно оформленные доносы на Молотова были? Были. Следовательно, нужно заводить дело, устанавливать слежку, прослушивать телефоны.

Следователи относились к своей работе точно так же как и их шеф. Они заводили сотни тысяч дел, а Николаю Ивановичу это было только в радость. Ведь это же перевыполнение задания, а в те годы вся страна брала на себя повышенные обязательства. Однако регулярное перевыполнение вскоре становилось плановой нормой. Поэтому сверху спускали уже более высокие показатели и нормативы. Иными словами, НКВД работало точно так же как вся советская промышленность. Только за победными цифрами стояли не тонны угля и стали, а живые люди.

Ежовщина считается самой мощной репрессией за всю историю существования СССР. Было заведено 960 тысяч уголовных дел против врагов и вредителей. То есть на каждую сотню взрослых мужчин и женщин приходился один арестованный. Объективности ради надо заметить, что эта цифра не идёт ни в какое сравнение с жертвами Культурной революции в Китае или режимом Пол Пота. Что, впрочем, ничуть не умаляет вины Сталина и Ежова.

Фотография из советской газеты
Товарищ Калинин вручает Ежову орден Ленина

Однако каждый понимает, что неограниченная власть развращает. Не удержался от излишеств и наш герой. Проснулись его скрытые гомосексуальные наклонности, а также появилась тяга к шумным вечерним застольям, дорогим вещам, драгоценностям. Несгибаемый комиссар государственной безопасности начал медленно и неуклонно деградировать.

Но к этому времени свою главную задачу он уже выполнил. Ленинская гвардия была уничтожена, а с ней полетели в топку революции и тысячи судеб ни в чём неповинных людей. Остаётся только лишний раз констатировать цинизм Сталина. Для того, чтобы уничтожить горстку политических оппонентов, он устроил массовую бойню сотен тысяч людей. Ведь надо же было как-то идеологически оправдать расправу над теми, кто никогда бы не признал его вождём и гением всех времён и народов.

Ежов Николай Иванович достойно выполнил поставленную перед ним задачу. В то же время он зарвался, так как начал арестовывать и тех людей, которые были нужны Сталину. Всё это вызвало негатив со стороны вождя и других членов Политбюро. Усугубила ситуацию и безраздельная власть грозного комиссара. Ведь у него в подчинении оказались все карательные органы, а противовеса им не было.

Закат карьеры, ноябрь 1938 года

Эту серьёзную ошибку Центральный Комитет впоследствии исправил. В феврале 1941 года НКВД разделили на два равноправных ведомства. Были образованы НКГБ и НКВД в урезанном виде. После войны ЦК КПСС подстраховался окончательно. Внутри страны КГБ он противопоставил МВД, а во внешних делах противовесом КГБ стало ГРУ. Таким образом партийные лидеры обезопасили себя от переворота. А то ведь силовой министр мог бы и власть в руки взять, если бы ему никто не противостоял.

Тучи над наркомом внутренних дел стали сгущаться в апреле 1938 года. Первой ласточкой стала дополнительная должность наркома водного транспорта. В августе нашему герою назначили нового заместителя. Им стал Лаврентий Берия. 23 ноября 1938 года Ежов написал рапорт об отставке, а 9 декабря его освободили от обязанностей главы НКВД, оставив в должности наркома водного транспорта. Так закончилась ежовщина.

Арестовали бывшего грозного наркома и комиссара 10 апреля 1939 года. Обвинили в подготовке государственного переворота, а также мужеложстве. За гомосексуализм в те годы давали тюремный срок, а за террор лишали жизни. Расстрельный приговор военной коллегии был зачитан 3 февраля 1940 года, а на следующий день его привели в исполнение. Говорят, что за мгновение до смерти Николай Иванович крикнул: «Да здравствует Сталин!» Может это и правда, ведь в жизни когда-то грозного наркома этот человек значил практически всё.

Между 1935 и 1940 годами создавался «Реквием», опубликованный лишь спустя полвека, в 1987 году, и отражающий личную трагедию Анны Ахматовой - судьбу ее и ее сына Льва Николаевича Гумилева, незаконно репрессированного и приговоренного к смертной казни, замененной впоследствии лагерями.
«Реквием» стал мемориалом всем жертвам сталинской тирании. «В страшные годы ежовщины, - писала Ахматова, - я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях». Отсюда - «семнадцать месяцев кричу, зову тебя домой...»
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
Строки такого трагедийного накала, разоблачающие и обличающие деспотию сталинщины, в ту пору, когда они создавались, записывать было опасно, попросту невозможно. И сам автор, и несколько близких друзей заучивали текст наизусть, время от времени проверяя крепость своей памяти. Так человеческая память надолго превратилась в «бумагу», на которой был запечатлен «Реквием». Без «Реквиема» нельзя в полной мере понять ни жизни, ни творчества, ни личности Анны Андреевны Ахматовой. Более того, без «Реквиема» нельзя осознать литературу современного мира и те процессы, которые происходили и происходят в обществе.
В 1987 году литературно-художественный журнал «Октябрь» полностью напечатал «Реквием» на своих страницах. Так «достоянием гласности» стало выдающееся произведение Ахматовой. Это потрясающий, основанный на фактах собственной биографии документ эпохи, свидетельство того, через какие испытания прошли наши соотечественники.
...Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас...
...Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать...
...О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде...
Анна Андреевна заслуженно пользуется благодарным признанием читателей, и высокое значение ее поэзии общеизвестно В строгом соотношении с глубиной и широтой замыслов ее голос никогда не низводится до шепота и не повышается до крика - ни в часы народного горя, ни в часы народного торжества. Сдержанно, без крика и надрыва, в эпически бесстрастной манере сказано о пережитом горе: «Перед этим горем гнутся горы». Биографический смысл этого горя Анна Ахматова определяет так: «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне». Выражено это с прямотой и простотой, встречающимися лишь в высоком фольклоре. Но дело не только в личном страдании, хотя и его одного достаточно для трагедии. Оно, страдание, расширено в рамках: «Нет, это не я, это кто-то другой страдает», «И я молюсь не о себе одной, а обо всех, кто там стоял со мною».
С публикацией «Реквиема» и примыкающих к нему стихотворений творчество Анны Ахматовой обретает новый историко-литературный и общественный смысл. Именно в «Реквиеме» особенно ощутим лаконизм поэта. Если не считать прозаического «Вместо Предисловия», здесь всего только около двухсот строк. А звучит «Реквием» как эпопея.
Текст состоит из десяти стихотворений, прозаического предисловия, названного Ахматовой «Вместо Предисловия», «Посвящения», «Вступления» и двухчастного «Эпилога». Включенное в «Реквием» «Распятие» также состоит из двух частей. Стихотворение «Так не зря мы вместе бедовали...», написанное позднее, тоже имеет отношение к «Реквиему». Из него Анна Андреевна взяла слова: «Нет, и не под чуждым небосводом...» в качестве эпиграфа, поскольку они, по мнению поэтессы, задавали тон всей поэме, являясь ее музыкальным и смысловым ключом.
«Реквием» имеет жизненную основу, которая предельно ясно изложена в небольшой прозаической части «Вместо Предисловия». Уже здесь отчетливо чувствуется внутренняя цель всего произведения - показать страшные годы ежовщины. А история эта такова. Вместе с другими страждущими Ахматова стояла в тюремной очереди.
Она рассказывает: «Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного всем нам оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
И я сказала:
- Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».
Вот как Ахматова описывает глубину этого горя:
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река...
Слышим лишь ключей постылый скрежет...
Да шаги тяжелые солдат...
По столице одичалой шли..
И безвинная корчилась Русь.
Слова «корчилась Русь» и «одичалая столица» с предельной точностью передают страдания народа, несут большую идейную нагрузку. В произведении даны и конкретные образы. Вот один из обреченных, кого «черные маруси» увозят по ночам, имеет в виду она и своего сына:
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе.
Его уводили на рассвете. Рассвет - это начало дня, а тут рассвет - начало неизвестности и глубоких страданий. Страданий не только уходящего, но и тех, кто шел за ним «как на вынос». И даже фольклорное начало не сглаживает, а подчеркивает остроту переживаний невинно обреченных. В «Реквиеме» неожиданно и горестно возникает мелодия, отдаленно напоминающая колыбельную:
Тихо льется Тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом,
Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.
Эта женщина больна.
Эта женщина одна.
Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.
Мотив колыбельной с неожиданным и полубредовым образом тихого Дона подготавливает другой мотив, еще более страшный, - мотив безумия, бреда и полной готовности к смерти или самоубийству:
Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином,
И манит в черную долину.
«Эпилог», состоящий из двух частей, сначала возвращает читателя к мелодии и общему смыслу «Предисловия» и «Посвящения». Здесь мы вновь видим образ тюремной очереди, но уже как бы обобщенный, символический, не столь конкретный, как в начале поэмы:
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдания выводят на щеках..
А дальше идут такие строки:
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров.
Из бедных, у них же подслушанных слов
«Реквием» Ахматовой - подлинно народное произведение. И не только в том смысле, что он отразил и выразил великую народную трагедию, но и по своей поэтической форме, близкой к народной притче. Сотканный из простых, «подслушанных», как пишет Ахматова, слов, он с большой поэтической и гражданской силой выразил свое время и страдающую душу народа. «Реквием» не был известен ни в 1930-е, ни в последующие годы, но он навеки запечатлел свое время и показал, что поэзия продолжала существовать даже и тогда, когда, по словам Ахматовой, «поэт жил с зажатым ртом». Задушенный крик стомиллионного народа оказался услышанным - в этом великая заслуга Анны Ахматовой.

Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
1961

Вместо предисловия

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев
в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то
"опознал" меня. Тогда стоящая за мной женщина, которая,
конечно, никогда не слыхала моего имени, очнулась от
свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на
ухо (там все говорили шепотом):
— А это вы можете описать?
И я сказала:
— Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что
некогда было ее лицом.

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.

Вступление

Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки.
Смертный пот на челе не забыть.
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.

Тихо льется тихий Дон,
Желтый месяц входит в дом.

Входит в шапке набекрень,
Видит желтый месяц тень.

Эта женщина больна,
Эта женщина одна,

Муж в могиле, сын в тюрьме,
Помолитесь обо мне.

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла, а то, что случилось,
Пусть черные сукна покроют,
И пусть унесут фонари...
Ночь.

Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей -
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука — а сколько там
Неповинных жизней кончается...

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пыльные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.

Легкие летят недели,
Что случилось, не пойму.
Как тебе, сынок, в тюрьму
Ночи белые глядели,
Как они опять глядят
Ястребиным жарким оком,
О твоем кресте высоком
И о смерти говорят.

Приговор

И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.

У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.

А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

Ты все равно придешь — зачем же не теперь?
Я жду тебя — мне очень трудно.
Я потушила свет и отворила дверь
Тебе, такой простой и чудной.
Прими для этого какой угодно вид,
Ворвись отравленным снарядом
Иль с гирькой подкрадись, как опытный бандит,
Иль отрави тифозным чадом.
Иль сказочкой, придуманной тобой
И всем до тошноты знакомой, -
Чтоб я увидела верх шапки голубой
И бледного от страха управдома.
Мне все равно теперь. Клубится Енисей,
Звезда Полярная сияет.
И синий блеск возлюбленных очей
Последний ужас застилает.

Уже безумие крылом
Души накрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.

И поняла я, что ему
Должна я уступить победу,
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду.

И не позволит ничего
Оно мне унести с собою
(Как ни упрашивай его
И как ни докучай мольбою):

Ни сына страшные глаза -
Окаменелое страданье,
Ни день, когда пришла гроза,
Ни час тюремного свиданья,

Ни милую прохладу рук,
Ни лип взволнованные тени,
Ни отдаленный легкий звук -
Слова последних утешений.

Распятие

Не рыдай Мене, Мати,
во гробе сущу.
I

Хор ангелов великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал: "Почто Меня оставил!"
А матери: "О, не рыдай Мене..."

Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.

Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.

Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что, красивой тряхнув головой,
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".

Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.

О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,

Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,

Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем — не ставить его

Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,

Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,

А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.

Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.

И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы струится подтаявший снег,

И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.

О творческой манере писателя. О появлении на свет. Аверченко переносит операцию по удалению глаза. Сатирикон. Король смеха. Ирония. Богачи. Всеобщая история. Смешение. Книги Аверченко. Юмор писателя. Задорный "краснощёкий" юмор. Аверченко-подросток. Эмиграция. Рассказ «Черты из жизни Пантелея Грымзина». Напоминание. Даты и названия. Адъютант. Энциклопедия остроумия. Выпишите из текста цитату. Начало литературной деятельности.

«Алигьери» - Принимал активное участие в политической жизни Флоренции; с 15 июня по 15 августа 1300 входил в правительство (был выбран на должность приора), пытался, исполняя должность, воспрепятствовать обострению борьбы между партиями Белых и Черных гвельфов (см. гвельфы и гибеллины). Корыстолюбие - искусственная нищета. Данте Алигьери Биография. Семья Данте принадлежала к городскому дворянству Флоренции. Первые годы изгнания Данте - среди вождей Белых гвельфов, принимает участие в вооруженной и дипломатической борьбе с победившей партией.

«Биография и творчество Анны Ахматовой» - Личность. Высказывания об Анне Ахматовой. Королева – бродяга. Похороны А.Блока. Друзья. Господи. Ахматова. Высказывания выдающихся людей. «Царственное Слово» Анны Ахматовой. Единственное имя. Смертельна милость. Смуглый отрок бродил по аллеям. Главные черты лирики. Семья. Поэты «Серебряного века». Ржавеет золото. Цветаева. О.Мандельштам. Имя Анны Ахматовой. Портрет Ахматовой. Полумонахиня. Это интересно.

«Писатель Аксаков» - Валерий Ганичев. Урок по творчеству Сергея Тимофеевича Аксакова. Михаил Чванов. «Записки об уженье рыбы». «Несколько слов о раннем весеннем и позднем осеннем уженье». Сергей Тимофеевич Аксаков родился 20 сентября. Мемориальный дом – музей С. Т. Аксакова. Софьина аллея. Творческое задание. Анатолий Генатулин. Улица имени Аксакова. Автобиографическая трилогия «Семейная хроника». Мемориальный аксаковский знак.

«Айтматов «Буранный полустанок»» - Легенда. Космическая история. Проблема бережного отношения. Творчество Айтматова. Проблема связи. Боранлы. Приход в литературу. Буранный полустанок. Чингиз Торекулович Айтматов. Едигей Буранный. Проблематика романа. Поэзия родного очага. Лейтмотив романа. Приобщение к литературе. Звания и награды. Общественно-историческая проблема. Проблема памяти. Проблема человечности и милосердия.

«Иннокентий Анненский» - Сборник стихов. Печать хрупкой тонкости. Биография. Анненский умер 30 ноября 1909. Наталья Петровна Анненская. Критик. Художественные образы. Поэт Серебряного века. Переводы французских поэтов. Первые публикации. Особенности поэтического дара. Публикации. Иннокентий Федорович Анненский.