Своеобразие поэзии м цветаевой. Творчество цветаевой

Ц родилась 26 сентября 1892 года в Москве и всегда ощущала себя детищем города, «отвергнутого Петром». Ее детство «лучше сказки» - прошло в непростой семье. Отец - искусствовед европейского масштаба, основатель и директор Музея изящных искусств, мать - редкостно одаренная в музыке ученица Рубинштейна. В 16 лет Ц начала печататься. До революции в России вышли три книги ее стихов: «Вечерний альбом» (1910), «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913). В 20-е годы были изданы две книги с одинаковым названием «Версты», где была собрана лирика 1914-1921 годов. С самого начала творческого пути Ц не признавала слова «поэтесса» по отношению к себе, называя себя «поэт Марина Цветаева». Внешние события предреволюционной истории мало коснулись ее стихов. Много позднее она скажет, что «поэт слышит только свое, видит только свое, знает только свое». Первая мировая война и революция задели ее постольку, поскольку затронули судьбу ее мужа и детей. Помимо жизненных трагедий в первые годы революции (неизвестность судьбы мужа, бытовая неустроенность, голод, смерть маленькой Ирины) Ц переживает и творческую драму: обе ее книги «Версты» оказались непонятыми читателями, даже любивший и глубоко ценивший Ц Осип Мандельштам в статье «Литературная Москва» более чем резко отозвался о ее стихах (он подчеркнул несвоевременность субъективно-лирической поэзии в эпоху исторических катаклизмов). Все это усиливало у Ц ощущение собственной ненужности в России. Но главной причиной ее эмиграции было стремление воссоединиться с мужем. Суровая доля С. Я. Эфрона послужила толчком к созданию «Лебединого стана», цикла стихов, посвященного Белой армии. Этот цикл - не гимн белому движению, а реквием его обреченной жертвенности, реквием скорбному пути мужа. В эмиграции Ц была мучительно одинока - без России и русской земли, вне эмигрантской среды. Ее разрыв с русской эмиграцией был обусловлен тем, что она отстаивала высшую правду поэта - его право быть над схваткой, на поэтическую честность. Ц не проклинает революцию. Более того, в статье 1932 года «Поэт и время» она высказала удивительно объективную для человека ее судьбы мысль о всеохватывающем влиянии революции на русскую культуру, русскую поэзию, на жизненный и творческий путь русских поэтов XX века: Встал вопрос о возвращении в Россию. Ц понимала, какие сложности ждут ее на родине, - но все же решилась вернуться. В одном из стихотворений 1939 года она предчувствует: «Дано мне отплытье // Марии Стюарт». Как и трагическая королева Шотландии, Ц - ненужной, изгнанницей - 12 июня 1939 года отплыла из Франции на родину навстречу бедам и гибели. Арестованы муж и дочь. Гослитиздат задерживает книжку стихов. «Благополучные» поэты отпускают в ее адрес иронические шпильки, устраняясь от какой бы то ни было помощи. Нет в живых Блока, Гумилева, Есенина, Маяковского и Мандельштама. Как и в годы «военного коммунизма», не на что жить. С началом Великой Отечественной войны Ц совсем растерялась, боялась, что не сумеет прокормить сына. В начале августа она вместе с группой писателей выехала в небольшой городок на Каме Елабугу. Ц была готова на все, лишь бы получить хоть какую-то работу. 26 августа она написала заявление в Литфонд с просьбой принять ее на работу в качестве судомойки. Но и в этом ей было отказано. 31 августа 1941 года великий русский поэт Ц добровольно ушла из жизни. В одной из предсмертных записок - строки: «А меня простите - не вынесла». В 1934 году была опубликована одна из программных статей Ц «Поэты с историей и поэты без истории». В этой работе она делит всех художников слова на две категории. К первой относятся поэты «стрелы», т. е. мысли и развития, отражающие изменения мира и изменяющиеся с движением времени, - это «поэты с историей». Вторая категория творцов - «чистые лирики», поэты чувства, «круга» - это «поэты без истории». К последним она относила себя и многих любимых своих современников, в первую очередь - Пастернака. Одна из особенностей «поэтов круга», по мнению Ц, - лирическая погруженность в себя и, соответственно, отстраненность и от реальной жизни, и от исторических событий. Истинные лирики, считает она, замкнуты на себе и потому «не развиваются». ощущение единства жизни и творчества Одна из главных черт - самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм. Раннее осознание противостояния поэта и «всего остального мира» сказалось в творчестве молодой Ц в использовании излюбленного приема контраста. Это контраст вечного и сиюминутного, бытия и быта: чужие («не мои») чары «сомнитель­ны» ибо они - чужие, следовательно, «мои» чары - истинные. Это прямолинейное противопоставление осложняется тем, что дополняется контрастом тьмы и света («темная и грозная тоска» - «светловолосая голова»), причем источником противоречий и носителем контраста оказывается сама героиня. Своеобразие цветаевской позиции - ив том, что ее лирическая героиня всегда абсолютно тождественна личности поэта. Поэзия Ц - прежде всего вызов миру. Трагедия потери родины выливается в эмигрантской поэзии Ц в противопоставление себя - русской - всему нерусскому и потому чуждому. Индивидуальное «я» становится здесь частью единого Русского «мы», узнаваемого «по не в меру большим сердцам». Но главное противостояние в мире Ц - это вечное противостояние поэта и черни, творца и мещанина. Ц утверждает право творца на свой собственный мир, право на творчество. Подчеркивая вечность противостояния, она обращается к истории, мифу, преданию, наполняя их собственными чувствами и собственным мироощущением. Так рождается поэма «Крысолов», в основе сюжета которой лежит немецкое предание, под пером поэта получившее иную трактовку - борьбы творчества и мещанства. Для поэзии Ц характерен широкий эмоциональный диапазон, поэзия Ц строится на контрасте используемой разговорной или фольклорной речевой стихии (ее поэма «Переулочки», например, целиком построена на мелодике заговора) и усложненной лексики. Лексический контраст нередко достигается употреблением иноязычных слов и выражений, рифмую­щихся с русскими словами: 0-де-ко-лонов Семейных, швейных Счастии (kleinwenig!) Взят ли кофейник?.. (Поезд жизни. 1923).

Для Ц характерны также неожиданные определения и эмоционально-экспрессивные эпитеты. Вообще в поэзии Ц оживают традиции позднего романтизма с присущими ему приемами поэтической риторики. Отличительная особенность цветаевской лирики - неповторимая поэтическая интонация, создаваемая искусным использованием пауз, дроблением лирического потока на выразительные самостоятельные отрезки, варьированием темпа и громкости речи. Интонация у Ц часто находит отчетливое графическое воплощение. Так, поэтесса любит с помощью многочисленных тире выделять эмоционально и семантически значимые слова и выражения, часто прибегает к восклицательным и вопросительным знакам. Паузы передаются с помощью многочисленных многоточий и точки с запятой. Кроме того, выделению ключевых слов способствуют «неправильные» с точки зрения традиции переносы, которые нередко дробят слова и фразы, усиливая и без того напряженную эмоциональность: «Крово-серебряный, серебро-Кровавый след двойной лия...». Осмысляя свое место в русской поэзии, Цветаева отнюдь не принижает собственных заслуг. Так, она естественно считает себя «правнучкой» и «товаркой» Пушкина, если не равновеликой ему, то стоящей в том же поэтическом ряду: Но при всей близости к Пушкину, увиденному, конечно, по-цветаевски субъективно, при «пушкинском» подходе к теме смерти и творчества - Цветаева остается самобытной. Там, где у Пушкина светлая гармония мудрости и понимания, у нее - трагический разлад, надрыв, бунт. Интересная черта: часто крупные темы выливаются в стихотворения-миниатюры, представляющие собой своеобразную квинтэссенцию ее чувств и лирических размышлений. Таким стихотворением можно назвать «Вскрыла жилы: неостановимо» (1934), в котором слились и сравнение творческого акта с самоубийством, и мотив вечного конфликта художника с не понимающим его «плоским» миром. Одно из наиболее характерных состояний Цветаевой-поэта - состояние абсолютного одиночества. Оно вызвано постоянным противостоянием с миром, а также характерным для Цветаевой внутренним конфликтом между бытом и бытием. Вечный цветаевский конфликт бытового с бытийным не мог не породить романтического двоемирия в ее поэзии. Ц не любила свою эпоху, часто искала душевную гармонию в обращении к прошлому. В понимании одиночества творца Ц следует традиции Баратынского, обращавшегося к «читателю в потомстве». Но - и в этом своеобразие Ц - позиция крайнего индивидуализма и погруженности в себя лишили ее «друга в поколеньи». Россия всегда была в ее крови - с ее историей, бунтующими героинями, цыганами, церквями и Москвой. Вдали от родины Ц пишет многие из своих наиболее русских вещей: поэмы, основанные на фольклорном материале и стилистике народной песенной речи («Переулочки». «Молодей»): многочисленные стихотворения, прозаические сочинения («Мой Пушкин», «Пушкин и Пугачев». «Наталья Гончарова. Жизнь и творчество»). Русскость Цветаевой приобретает в эмиграции трагическое звучание потери родины, сиротства: «По трущобам земных широт // Рассовали нас, как сирот». Отлучение от родины, по Ц, для русского смертельно: «Доктора узнают нас в морге // По не в меру большим сердцам». Трагизм цветаевской тоски по России усиливается и тем, что тоскует поэт опять-таки по несбывшемуся, ибо «Той России - нету, // Как и той меня». Вся лирика Цветаевой по сути - лирика внутренней эмиграции от мира, от жизни и от себя. В XX веке она ощущала себя неуютно, ее манили эпохи романтического прошлого, а в период эмиграции - дореволюционная Россия. Эмигрант для нее - «Заблудившийся между грыж и глыб// Бог в блудилище» (Эмигрант, 1923).

Марина Цветаева - одна из неугасаемых звезд поэзии XX века. В своем стихотворении 1913 г. она просила: “Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь”.

Цветаевский талант пытались раскрыть, утвердить, опрокинуть, оспорить многие. По-разному писали о Марине Цветаевой писатели и критики русского зарубежья. Русский редактор Слоним был уверен в том, что “наступит день, когда ее творчество будет заново открыто и оценено и займет заслуженное место, как один из самых интересных документов дореволюционной эпохи”. Первые стихи Марины Цветаевой “Вечерний альбом” вышли в 1910 году и были приняты читателями как стихи настоящего поэта. Но в тот же период началась трагедия Цветаевой. То была трагедия одиночества и непризнанности, но без какого-либо привкуса обиды, ущемленного тщеславия. Цветаева принимала жизнь такой, какая есть. Так как она в начале своего творческого пути считала себя последовательным романтиком, то добровольно отдавала себя судьбе. Даже тогда, когда что-то попадало в поле ее зрения, тотчас чудесно и празднично преображалось, начинало ис криться и трепетать с какой-то удесятеренной жаждой жизни.

Постепенно поэтический мир Марины Цветаевой усложнялся. Романтическое мироощущение вступало во взаимодействие с миром русского фольклора. Во время эмиграции поэзия Марины Цветаевой принимает в себя эстетику футуризма. В своих произведениях от интонации напевной и говорной она переходит к ораторской, часто срывающейся на крик, вопль. Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами. Большая часть русской эмиграции, в частности живущей в Праге, отвечала ей недружелюбным отношением, хотя и признавала ее дарование. Но Чехия все равно осталась в памяти Марины Цветаевой светлым и счастливым воспоминанием. В Чехии Цветаева заканчивает свою поэму “Молодец”. Эта поэма была ангелом-хранителем поэтессы, она помогла ей продержаться самое трудное время в начальную пору существования на глубине.

В Берлине Марина Цветаева очень много работает. В ее стихах чувствуется интонация выстраданной мысли, выношенности и жгучести чувств, но появилось и новое: горькая сосредоточенность, внутренние слезы. Но сквозь тоску, сквозь боль переживания она пишет стихи, исполненные самоотреченности любви. Здесь же Цветаева создает “Сивиллу”. Этот цикл музыкален по композиции и образности и философичен по смыслу. Она тесно связана с ее “русскими” поэмами. В эмигрантский период наблюдается укрупненность ее лирики.

Читать, слушать, воспринимать цветаевские стихи спокойно так же невозможно, как нельзя безнаказанно прикоснуться к оголенным проводам. В ее стихи входит страстное социальное начало. По мнению Цветаевой, поэт почти всегда противопоставлен миру: он - посланец божества, вдохновенный посредник между людьми и небом. Именно поэт противопоставлен богатым в цветаевской “Хвале...”.

Поэзия Марины Цветаевой постоянно видоизменялась, сдвигала привычные очертания, на ней появлялись новые ландшафты, начинали раздаваться иные звуки. В творческом развитии Цветаевой неизменно проявлялась характерная для нее закономерность. “Поэма горы” и “Поэма Конца” представляют собою, в сущности, одну поэму-дилогию, которую можно было бы назвать или “Поэмой" Любви” или “Поэмой Расставания”. Обе поэмы - история любви, бурного и краткого увлечения, оставившего след в обеих любящих душах на всю жизнь. Никогда больше Цветаева не писала поэм с такой страстной нежностью, лихорадочностью, исступленностью и полнейшей лирической исповедальностью.

После возникновения “Крысолова” Цветаева от лирики повернулась к сарказму и сатире. Именно, в этом произведении она разоблачает мещан. В “парижский” период Цветаева много размышляет о времени, о смысле мимолетной по сравнению с вечностью человеческой жизни. Ее лирика, проникнутая мотивами и образами вечности, времени, рока, становится все более и более трагичной. Чуть ли не вся ее лирика этого времени, в том числе и любовная, пейзажная, посвящена Времени. В Париже она тоскует, и все чаще и чаще думает о смерти. Для понимания поэм Цветаевой, а также некоторых ее стихотворений важно знать не только опорные смысловые образы-символы, но и мир, в котором Марина Цветаева как поэтическая личность мыслила и жила.

В парижские годы она лирических стихов пишет мало, она работает главным образом над поэмой и прозой мемуарной и критической. В 30-е годы Цветаеву почти не печатают - стихи идут тонкой прерывающейся струйкой и, словно песок, - в забвение. Правда, она успевает переслать “Стихи к Чехии” в Прагу - их там сберегли, как святыню. Так произошел переход к прозе. Проза для Цветаевой, не являясь стихом, представляет, тем не менее, самую настоящую цветаевскую поэзию со всеми другими присущими ей особенностями. В ее прозе не только видна личность автора, с ее характером, пристрастиями и манерой, хорошо знакомой по стихам, но и философия искусства, жизни, истории. Цветаева надеялась, что проза прикроет ее от ставших недоброжелательными эмигрантских изданий. Последним циклом стихов Марины Цветаевой были “Стихи к Чехии”. В них она горячо откликнулась на несчастье чешского народа.

Сегодня Цветаеву знают и любят миллионы людей - не только у нас, но и во всем мире. Ее поэзия вошла в культурный обиход, сделалась неотъемлемой частью нашей духовной жизни. Иные стихи кажутся такими давними и привычными, словно они существовали всегда - как русский пейзаж, как рябина у дороги, как полная луна, залившая весенний сад, и как извечный женский голос, перехваченный любовью и страданьем.

Особенности поэтического языка

Свойственные поэзии Цветаевой исповедальность, эмоциональная напряженность, энергия чувства определили специфику языка, отмеченного сжатостью мысли, стремительностью развертывания лирического действия. Наиболее яркими чертами самобытной поэтики Цветаевой явились интонационное и ритмическое разнообразие (в т. ч. использование раешного стиха, ритмического рисунка частушки; фольклорные истоки наиболее ощутимы в поэмах-сказках "Царь-девица", 1922, "Молодец", 1924), стилистические и лексические контрасты (от просторечия и заземленных бытовых реалий до приподнятости высокого стиля и библейской образности), необычный синтаксис (уплотненная ткань стиха изобилует знаком "тире", часто заменяющим опускаемые слова), ломка традиционной метрики (смешение классических стоп внутри одной строки), эксперименты над звуком (в т. ч. постоянное обыгрывание паронимических созвучий (см. Паронимы), превращающее морфологический уровень языка в поэтически значимый) и др.

Проза

В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания (в новаторской поэтической технике Цветаевой усматривали самоцель), успехом пользовалась ее проза, охотно принимавшаяся издателями и занявшая основное место в ее творчестве 1930-х гг. ("Эмиграция делает меня прозаиком..."). "Мой Пушкин" (1937), "Мать и музыка" (1935), "Дом у Старого Пимена" (1934), "Повесть о Сонечке" (1938), воспоминания о М. А. Волошине ("Живое о живом", 1933), М. А. Кузмине ("Нездешний ветер", 1936), А. Белом ("Пленный дух", 1934) и др., соединяя черты художественной мемуаристики, лирической прозы и философской эссеистики, воссоздают духовную биографию Цветаевой. К прозе примыкают письма поэтессы к Б. Л. Пастернаку (1922-36) и Р. М. Рильке (1926) - своего рода эпистолярный роман.

Нежный и бесповоротный

Никто не глядел вам вслед-
Целую вас - через сотни

Разъединяющих лет.

Марина Цветаева - одна из неугасаемых звезд поэзии XX века. В своем стихотворении 1913 г. она просила: "Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь".

Цветаевский талант пытались раскрыть, утвердить, опрокинуть, оспорить многие. По-разному писали о Марине Цветаевой писатели и критики русского зарубежья. Русский редактор Слоним был уверен в том, что "наступит день, когда ее творчество будет заново открыто и оценено и займет заслуженное место, как один из самых интересных документов дореволюционной эпохи". Первые стихи Марины Цветаевой "Вечерний альбом" вышли в 1910 году и были приняты читателями как стихи настоящего поэта. Но в тот же срок началась трагедия Цветаевой. То была трагедия одиночества и не-признанности, но без какого-либо привкуса обиды, ущемленного тщеславия. Цветаева принимала жизнь такой, какая есть. Так как она в начале своего творческого пути считала себя последовательным романтиком, то добровольно отдавала себя судьбе. Даже тогда, когда что-то попадало в поле ее зрения, тотчас чудесно и празднично преображалось, начинало ис криться и трепетать с какой-то удесятеренной жаждой жизни.

Постепенно поэтический мир Марины Цветаевой усложнялся. Романтическое мироощущение вступало во взаимодействие с миром русского фольклора. Во час эмиграции поэзия Марины Цветаевой принимает в себя эстетику футуризма. В своих произведениях от интонации напевной и говорной она переходит к ораторской, часто срывающейся на крик, крик. Цветаева по-футуристически обрушивается на читателя всеми поэтическими приемами. Большая часть русской эмиграции, в частности живущей в Праге, отвечала ей недружелюбным отношением, хотя и признавала ее дарование. Но Чехия все равно осталась в памяти Марины Цветаевой светлым и счастливым воспоминанием. В Чехии Цветаева заканчивает свою поэму "Молодец". Эта поэма была ангелом-хранителем поэтессы, она помогла ей продержаться самое трудное час в начальную пору существования на глубине.

В Берлине Марина Цветаева очень много работает. В ее стихах чувствуется интонация выстраданной мысли, выношенности и жгучести чувств, но появилось и новое: горькая сосредоточенность, внутренние слезы. Но сквозь тоску, сквозь боль переживания она анонсирует стихи, исполненные самоотречен-ности любви. Здесь же Цветаева создает "Сивиллу". Этот цикл музыкален по композиции и образности и философичен по смыслу. Она тесно связана с ее "русскими" поэмами. В эмигрантский срок наблюдается укрупненность ее лирики.

Читать, слушать, понимать цветаевские стихи спокойно так же невозможно, как нельзя безнаказанно прикоснуться к оголенным проводам. В ее стихи входит страстное социальное начало. По мне нию Цветаевой, поэт почти постоянно противопоставлен миру: он - посланец божества, вдохновенный посредник между людьми и небом. Именно поэт противопоставлен богатым в цветаевской "Хвале...".

Поэзия Марины Цветаевой постоянно видоизменялась, сдвигала привычные очертания, на ней появлялись новые ландшафты, начинали раздаваться иные звуки. В творческом развитии Цветаевой неизменно проявлялась характерная для нее закономерность. "Поэма горы" и "Поэма Конца" представляют собою, в сущности, одну поэму-дилогию, которую можно было бы назвать или "Поэмой" Любви" или "Поэмой Расставания". Обе поэмы - история любви, бурного и краткого увлечения, оставившего след в обеих любящих душах на всю жизнь. Никогда больше Цветаева не писала поэм с такой страстной нежностью, лихорадочностью, исступленностью и полнейшей лирической исповедал ьностью.

После возникновения "Крысолова" Цветаева от лирики повернулась к сарказму и сатире. Именно, в этом произведении она разоблачает мещан. В "парижский" срок Цветаева много размышляет о времени, о смысле мимолетной по сравнению с вечностью человеческой жизни. Ее лирика, проникнутая мотивами и образами вечности, времени, рока, становится все более и более трагичной. Чуть ли не вся ее лирика этого времени, в том числе и любовная, пейзажная, посвящена Времени. В Париже она тоскует, и все чаще и чаще думает о смерти. Для понимания поэм Цветаевой, а также некоторых ее стихотворений важно быть в курсе не только опорные смысловые образы-символы, но и мир, в котором Марина Цветаева как поэтическая личность мыслила и жила.

В парижские годы она лирических стихов анонсирует мало, она работает главным образом над поэмой и прозой мемуарной и критической. В 30-е годы Цветаеву почти не печатают - стихи идут тонкой прерывающейся струйкой и, словно песок, - в забвение. Правда, она успевает переслать "Стихи к Чехии" в Прагу - их там сберегли, как святыню. Так произошел переход к прозе. Проза для Цветаевой, не являясь стихом, представляет, тем не менее, самую настоящую цветаевскую поэзию со всеми другими присущими ей особенностями. В ее прозе не только видна личность автора, с ее характером, пристрастиями и манерой, хорошо знакомой по стихам, но и философия искусства, жизни, истории. Цветаева надеялась, что проза прикроет ее от ставших недоброжелательными эмигрантских изданий. Последним циклом стихов Марины Цветаевой были "Стихи к Чехии". В них она горячо откликнулась на несчастье чешского народа.

Сегодня Цветаеву знают и любят миллионы людей - не только у нас, но и во всем мире. Ее поэзия вошла в культурный обиход, сделалась неотъемлемой частью нашей духовной жизни. Иные стихи кажутся такими давними и привычными, словно они существовали постоянно - как русский пейзаж, как рябина у дороги, как полная луна, залившая весенний сад, и как извечный дамский звук, перехваченный любовью и страданьем.

Марина Ивановна Цветаева (1892-1941) в начале творческого пути считала себя и была последовательным романтиком. Она наиболее полно выразила в русской литературе неоромантические веяния, которым был отмечен серебряный век. Яркой приметой русского романтизма была цыганская тема. Она оказалась одной из центральных в ранней лирике Цветаевой. На страницах ее первых книг мы замечаем влияние Байрона, Пушкина как романтика, Батюшкова. Ее излюбленные слова – никогда и навеки – слова, обозначающие романтические крайности. При всœем неповторимом своеобразии она стала преемницей традиций экспрессионизма и кубофутуризма. Приемы поэтической речи у нее именно футуристические: напряженное внимание к звучанию речи, слову и словообразованию, обилие пауз (цветаевские тире соответствуют не синтаксису, а эмоциям), синтаксис, противостоящий бытовой речи, стих, нарушающий нормы силлаботоники, ораторская интонация, срывающаяся на крик, вопль. Основным для Цветаевой становится прием смыслового варьирования. В ее сознании возникает какая-то мысль, обычно в метафорической форме, в виде афористической формулы. Этот зародыш стихотворения становится инвариантом, неизменной основой; она многократно варьируется, и эти варианты составляют основную ткань произведения.

Первый сборник стихов – «Вечерний альбом» (1910), сборники «Волшебный фонарь», «Из двух книг», «Версты», «Ремесло», «После России» и др. Поэмы «Царь-Девица», «Поэма горы», «Поэма конца», «Поэма лестницы», «Поэма воздуха», «Автобус» и др. Пьесы «Конец Казановы», «Федра» и др. Эссе «Мой Пушкин».

В первой книге – этюды, лирические картинки, зарисовки жизненных ситуаций, душевных конфликтов. В названиях стихотворений проступает живописный импрессионизм: «Дортуар весной», «В Люксембургском саду», «Дама в голубом», «Акварель», «Книги в красном переплете». Также музыкальные ассоциации. Художественный синтез.

Не принадлежала ни к одной из поэтических групп. Но имело место влияния символизма, ĸᴏᴛᴏᴩᴏᴇ проявилось, прежде всœего, в представлении о том, что поэт – посредник между миром человеческим и астралом и роль его на земле – преобразующая. Артистическая натура Цветаевой, отсутствие каких-либо усилий, направленных на создание имиджа поэта͵ органичный вход в литературу.

Вторая книга и последующие сборники обнаружили «провидческие» наклонности Цветаевой («Моим стихам…» ) и афористичность слога («Идешь на меня похожий», «Байрону», «Пушкину», Уж сколько их упало в эту бездну», «Бабушке» и др.). Поэтическая натура Цветаевой проявилась через романтический максимализм : полярность образов, их гротесковость, резко очерченный духовно-нравственный конфликт, конфликт Мечты и реальности, быта и Бытия. Романтический конфликт Человеческого и пошлого – один из центральных в творчестве Цветаевой. Стихотворение «Читатели газет» . Бунтарство. Вместе с тем, в своем творчестве она стремится к гармонии, примирению от поединка, будь то любовь-поединок, любовь-разлад, расставание или поединок с миром и собой через раскаяние и покаяние. Стихотворение «Вчера еще в глаза глядел» («За всœе, за всœе меня прости, / Мой милый, что тебе я сделала» ). Стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной» : финальные строки снимают «маску-браваду»: «За то, что вы больны, увы , не мной, / За то, что я больна, увы , не вами» . Звукопись: стихотворение «Квиты: вами я объедена…» (созвучные окказиональные антонимы). У Цветаевой часты эллипсисы. Речевые «мнимые неправильности». Графика: тире в серединœе слова.

Цикл лирики «Лебединый стан» – посвящен белому движению.

Эмиграция. Духовное принятие Советского Союза. «Стихи к сыну» . В 1939 ᴦ. вернулась в СССР. Муж расстрелян, дочь отправлена в концлагерь. Самоубийство в эвакуации в Елабуге. Бродский считал, что Цветаева была величайшим русским поэтом 20 в., хотя, разумеется, это субъективно, ибо у Цветаевой немало сумбурных, вымученных и откровенно слабых стихов.

Русская поэзия - наше великое духовное до-стояние, наша национальная гордость. Но многих поэтов и писателей забыли, их не печатали, о них не говорили. В связи с большими переменами в нашей стране в последнее время в нашем об-ществе многие несправедливо забытые имена стали к нам возвращаться, их произведения ста-ли печатать. Это такие замечательные русские поэты, как Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева.

Марина Ивановна Цветаева родилась в Моск-ве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Если влия-ние отца, Ивана Владимировича, университет-ского профессора и создателя одного из лучших московских музеев (ныне музея Изобразитель-ных искусств), до поры до времени оставалось скрытым, подспудным, то влияние матери было очевидным: Мария Александровна, страстно и бурно занималась воспитанием детей до са-мой своей ранней смерти, - по выражению до-чери, «завела» их музыкой. «После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом», - пи-сала Марина Цветаева.

Однажды Цветаева случайно обмолвилась по чисто литературному поводу: «Это дело специалистов поэзии. Моя же специаль-ность - Жизнь». Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденст-вия, всегда существовала в полной неустроен-ности, искренне утверждала, что «чувство соб-ственности» у нее «ограничивается детьми и те-традями». Жизнью Марины с детства и до самой смерти правило воображение. Воображение, взросшее на книгах:

Красною кистью

Рябина зажглась,

Падали листья —

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

День был субботний —

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Красной рябины

Горькую кисть.

Детство, юность и молодость Марины Ива-новны прошли в Москве и в тихой подмосков-ной Тарусе, отчасти за границей. Училась она много, но, по семейным обстоятельствам, до-вольно бессистемно: совсем маленькой де-вочкой - в музыкальной школе, потом в като-лических пансионах в Лозанне и Фрайбурге, в ялтинской женской гимназии, в московских ча-стных пансионах.

Стихи Цветаева начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски, по-не-мецки), печататься - с шестнадцати. Герои и события поселились в душе Цветаевой, про-должали в ней свою «работу». Маленькая, она хотела, как всякий ребенок, «сделать это сама». Только в данном случае «это» было не игра, не рисование, не пение, а написание слов. Са-мой найти рифму, самой записать что-нибудь. Отсюда первые наивные стихи в шесть-семь лет, а затем дневники и письма.

В 1910 году, еще не сняв гимназической фор-мы, тайком от семьи Марина выпускает доволь-но объемный сборник «Вечерний альбом». Его заметили и одобрили такие влиятельные и взыскательные критики, как В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Волошин. Стихи юной Цветаевой были еще очень незрелы, но подкупали своей талантливо-стью, известным своеобразием и непосредст-венностью. На этом сошлись все рецензенты. Строгий Брюсов особенно похвалил Марину за то, что она безбоязненно вводит в поэзию «по-вседневность», «непосредственные черты жиз-ни», предостерегая ее, впрочем, от опасности разменять свои темы на «милые пустяки».

В этом альбоме Цветаева облекает свои пере-живания в лирические стихотворения о несосто-явшейся любви, о невозвратности минувшего и о верности любящей:

Ты все мне поведал — так рано!

Я все разглядела — так поздно!

В сердцах наших вечная рана,

В глазах молчаливый вопрос...

Темнеет... Захлопнули ставни,

Над всем приближение ночи...

Люблю тебя, призрачно-давний,

Тебя одного — и навек!

В ее стихах появляется лирическая героиня — молодая девушка, мечтающая о любви. «Вечер-ний альбом» — это скрытое посвящение. Перед каждым разделом — эпиграф, а то и по два: из Ростана и Библии. Таковы столпы первого воз-веденного Мариной Цветаевой здания поэзии. Какое оно еще пока ненадежное, это здание; как зыбки его некоторые части, сотворенные полу-детской рукой. Но некоторые стихи уже предве-щали будущего поэта. В первую очередь — бе-зудержная и страстная «Молитва», написанная поэтессой в день своего семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:

Христос и Бог! Я жажду чуда

Теперь, сейчас, в начале дня!

О, дай мне умереть, покуда

Вся жизнь как книга для меня.

Ты мудрый, ты не скажешь строго: «Терпи, еще не кончен срок». Ты сам мне подал — слишком много! Я жажду сразу — всех дорог!

Люблю и крест, и шелк, и каски,

Моя душа мгновений след...

Ты дал мне детство — лучше сказки

И дай мне смерть — в семнадцать лет!

Нет, она вовсе не хотела умереть в этот мо-мент, когда писала эти строки; они — лишь по-этический прием. Марина Цветаева была очень жизнестойким человеком («Меня хватит еще на 150 миллионов жизней!»). Она жадно любила жизнь и, как положено поэту-романтику, предъ-являла ей требования громадные, часто — не-померные.

В стихотворении «Молитва» скрытое обеща-ние жить и творить: «Я жажду... всех дорог!» Они появятся во множестве — разнообразные доро-ги цветаевского творчества. В стихах «Вечерне-го альбома» рядом с попытками выразить дет-ские впечатления и воспоминания соседствова-ла недетская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудреную оболочку зарифмованного детского дневника московской гимназистки. «В Люксембургском саду», наблюдая с грустью играющих детей и их счастливых матерей, Цве-таева завидует им: «Весь мир у тебя», а в конце заявляет:

Я женщин люблю, что в бою не робели,

Умевших и шпагу держать, и копье, —

Но знаю, что только в плену колыбели

Обычное — женское — счастье мое!

В «Вечернем альбоме» Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу лю-дям, в первую очередь о маме и о сестре Асе. «Ве-черний альбом» завершается стихотворением «Еще молитва». Цветаевская героиня молит со-здателя послать ей простую земную любовь. В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии — конфликта между «землей» и «небом», между страстью и идеальной любовью, между сиюминутным и вечным в мире конфликта цветаевской поэзии— быта и бытия.

Вслед за «Вечерним альбомом» появились еще два стихотворных сборника Цветаевой: «Волшебный фонарь» (1912) и «Из двух книг» (1913) — оба под маркой издательства «Оле-Лукойе», домашнего предприятия Сергея Эфрона, друга юности Цветаевой, за которого в 1912 го-ду она выйдет замуж. В это время Цветаева — «великолепная и победоносная» — жила уже очень напряженной душевной жизнью. Устойчи-вый быт уютного дома в одном из старомосков-ских переулков, неторопливые будни профес-сорской семьи — все это было поверхностью, под которой уже зашевелился «хаос» настоя-щей, недетской поэзии.

К тому времени Цветаева уже хорошо знала себе цену как поэту (уже в 1914 году она запи-сывает в своем дневнике: «В своих стихах я уве-рена непоколебимо»), но ровным счетом ничего не делала для того, чтобы наладить и обеспе-чить свою человеческую и литературную судьбу. Жизнелюбие Марины воплощалось прежде все-го в любви к России и к русской речи. Марина очень сильно любила город, в котором роди-лась; Москве она посвятила много стихов:

Над городом отвергнутым Петром,

Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибой

Над женщиной отвергнутой тобой.

Царю Петру, и вам, о царь, хвала!

Но выше вас, цари: колокола.

Пока они гремят из синевы —

Неоспоримо первенство Москвы.

И целых сорок сороков церквей

Смеются над гордынею царей!

Сначала была Москва, родившаяся под пером юного, затем молодого поэта. Во главе всего и вся царил, конечно, отчий «волшебный» дом в Трехпрудном переулке:

Высыхали в небе изумрудном Капли звезд и пели петухи.

Это было в доме старом, доме чудном...

Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном,

Превратившийся теперь в стихи.

Таким он предстал в этом уцелевшем отрывке отроческого стихотворения. Дом был одушев-лен: его зала становилась участницей всех со-бытий, встречала гостей; столовая, напротив, являла собою некое пространство для вынуж-денных четырехкратных равнодушных встреч с «домашними» — столовая осиротевшего до-ма, в котором уже не было матери. Мы не узна-ем из стихов Цветаевой, как выглядела Зала или столовая, вообще сам дом. Но мы знаем, что ря-дом с домом стоял тополь, который так и остал-ся перед глазами поэта на всю жизнь:

Этот тополь! Под ним ютятся

Наши детские вечера,

Этот тополь среди акаций,

Цвета пепла и серебра.. Позднее в поэзии Цветаевой появится герой, который пройдет сквозь годы ее творчества, из-меняясь во второстепенном и оставаясь неиз-менным в главном: в своей слабости, нежности, зыбкости в чувствах. Лирическая героиня наде-ляется чертами кроткой богомольной женщины:

Пойду и встану в церкви.

И помолюсь угодникам

О лебеде молоденьком.

В наиболее удачных стихах, написанных в се-редине января — начале февраля 1917 года, воспевается радость земного бытия и любви:

Мировое началось во мне кочевье:

Это бродят по ночной земле — деревья,

Это бродят золотым вином — грозди,

Это странствуют из дома в дом — звезды,

Это реки начинают путь — вспять!

И мне хочется к тебе на грудь — спать.

Многие из своих стихов Цветаева посвящает поэтам-современникам: Ахматовой, Блоку, Ма-яковскому, Эфрону:

...В певучем граде моем купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий... —

И я дарю тебе свой колокольный град, Ах-матова! —

И сердце свое в придачу.

Но все они были для нее лишь собратьями по перу. А вот А. Блок был в жизни Цветаевой един-ственным поэтом, которого она чтила не просто как собрата по «старинному ремеслу», а как бо-жество от поэзии и которому, как божеству, по-клонялась. Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими, вернее — себя ощущала собратом и соратником их, и о каждом считала себя вправе сказать, как о Пушкине: «Перья навостроты знаю, как чинил: пальцы не просохли от его чернил!» Творчество лишь одно-го Блока восприняла Цветаева как высоту столь поднебесную — не отрешенностью от жизни, а очищенностью ею, — что ни о какой сопричаст-ности этой творческой высоте она, в «греховнос-ти» своей, и помыслить не смела — только коле-нопреклонением стали все ее стихи, посвящен-ные Блоку в 1916 и 1920—1921 годах: Зверю — берлога, Страннику — дорога, Мертвому — дроги. Каждому — свое.

Женщине — лукавить,

Царю — править,

Мне — славить

Имя твое.

Цветаеву-поэта не спутаешь ни с кем дру-гим. Ее стихи можно безошибочно узнать — по особому распеву, характерным ритмам, необ-щей интонации. С юношеских лет уже начала сказываться особая «цветаевская» хватка в об-ращении со стихотворным словом, стремле-ние к афористической четкости и завершенно-сти. Подкупала также конкретность этой до-машней лирики.

При всей своей романтичности юная Цветае-ва не поддалась соблазнам безжизненного, мнимого многозначительного декадентского жанра. Марина Цветаева хотела быть разнооб-разной, она искала в поэзии различные пути. Марина Цветаева — большой поэт, и вклад ее в культуру русского стиха XX века чрезвычайно значителен. Наследие Марины Цветаевой труд-нообозримо. Среди созданного Цветаевой, кроме лирики, — семнадцать поэм, восемь сти-хотворных драм, автобиографическая, мемуар-ная, историко-литературная и философско-критическая проза.