Биография клюева николая алексеевича. Томск. Кто же он такой, Николай Клюев

23.09.2019

(10.10. 1884 – между 23 и 25.10. 1937)

Поэт и прозаик, один из крупнейших представителей русской культуры первой трети XX в.

Судьба Клюева – и в биографическом плане, и в литературном – была непростой. Родился он в одной из деревень Коштугской волости, входившей по тогдашнему территориально-административному делению в состав Олонецкой губернии. В какой именно деревне – неизвестно, поскольку в метрической книге Сретенской церкви с. Коштуги, где будущий поэт был крещен, как место рождения указана лишь волость. Отец Клюева, Алексей Тимофеевич (1842 – 1918), выходец из крестьян, был уроженцем Кирилловского уезда Новгородской губернии; вернувшись после пятнадцати лет воинской службы, он стал урядником (нижний чин уездной полиции), а затем – сидельцем в казенной винной лавке д. Желвачево Макачевской волости Вытегорского уезда. Мать поэта, Прасковья Дмитриевна (ок. 1851 – 1913), воспитывалась в старообрядческой семье. Благодаря ей Клюев уже семилетним мальчиком овладел грамотой по Часослову, «как чертог украшенному», приобщился к народному поэтическому творчеству и к духовному наследию Древней Руси. Старопечатные и рукописные книги, а также иконы дониконовского письма были частью родительского дома.

В 1893 – 1895 гг. Клюев учился в Вытегорской церковноприходской школе, затем закончил двухклассное городское училище, поступил в Петрозаводскую фельдшерскую школу, но через год ушел из нее по состоянию здоровья.

О его биографии на рубеже веков документальных свидетельств почти не сохранилось. Собственные же воспоминания поэта об этом периоде жизни (автобиографические заметки, повесть «Гагарья судьбина») облечены в художественную форму и не могут расцениваться как полностью достоверные. Согласно этим воспоминаниям, юный Клюев проходил Суровую выучку у соловецких старцев, принадлежал к секте «белых голубей-христов», странствовал по России от норвежских берегов до гор Кавказа. Во время этих странствий ему довелось видеть Льва Толстого и исполнять перед ним религиозные песнопения собственного сочинения.

Революционное брожение в России начала XX в. захватило и Клюева. За подстрекательство крестьян Макачевской волости к противоправительственным действиям он был схвачен в январе 1906 г. полицией и провел шесть месяцев в тюрьмах Вытегры, Петербурга и Петрозаводска. Политической деятельностью Клюев продолжал заниматься и после освобождения. Он поддерживал связи с Всероссийским крестьянским союзом, с социал-революционерами и социал-демократами, В 1907 г. Клюеву пришлось надеть солдатскую шинель. За отказ брать в руки оружие по религиозным убеждениям он подвергся очередному аресту. Врачи Николаевского военного госпиталя в Петербурге признали его негодным к военной службе. После этого он обосновался в д. Желвачево и занялся литературным творчеством. В этой деревне Клюев жил с 1895 по 1915 г. Бремя от времени ему приходилось наведываться по издательским делам в Петербург.

Свои стихи Клюев впервые опубликовал в петербургском альманахе «Новые поэты» в 1904 г. Поворотным моментом его биографии стала переписка с А. А. Блоком, начавшаяся в 1907 г. Блок увидел а Клюеве представителя здоровых народных сил и помог ему войти в мир литературы. Произведения поэта начали появляться в известных периодических изданиях – как солидных, с устоявшейся репутацией, так и новомодных (в журналах «Современник», «Русская мысль», «Заветы», «Северные записки», «Золотое руно», «Гиперборей», в приложениях к журналу «Нива», в газете «Биржевые ведомости» и др.). В 1912 г. вышла первая поэтическая книга Клюева «Сосен перезвон». За ней последовали другие: «Братские песни» (1912), «Лесные были» (1913), «Мирские думы» (1916). Написанные Клюевым произведения обратили на себя внимание критики. Их рецензировали известные литераторы: В. Я. Брюсов, С. М. Городецкий, Н. С. Гумилев, Иванов-Разумник (Р. В. Иванов), В. Л. Львов-Рогачевский, П. Н. Сакулин, Д. В. Философов. Клюева приглашали читать стихи хозяева модных салонов и устроители концертов и поэтических вечеров.

Искушенной публике начала XX в. он явился как поэт из народных глубин и поразил ее необычными образами, сочностью языка, глубоким знанием потаенных сторон духовной жизни северного крестьянства. Миром, который открылся в стихах Клюева, восхищались Александр Блок и Николай Гумилев, Анна Ахматова и Сергей Есенин. Глубокое впечатление эти стихи произвели на императрицу Александру Федоровну.

По тематике творчество Клюева примыкало к «крестьянской поэзии», представленной именами А. В. Кольцова, И. С. Никитина, И. 3. Сурикова, С. Д. Дрожжина. Сам Клюев от такого литературного родства не отказывался. Но едва ли не с самого начала было ясно, что масштаб его дарования не исчерпывается мастерским описанием деревенского быта и сочувствием горькой участи крестьянина. Постоянное стремление обнаружить за внешностью явлений их глубинную суть, ощутить «присутствие Создателя в созданье» давали повод считать его наследником символистов. Некоторое время молодого поэта числили в своих рядах акмеисты.

Наиболее близкой ему на некоторое время оказалась литературная группа «Скифы», образованная в 1916 г. В программных установках этой группы Клюева привлекало неприятие буржуазной цивилизации, духовно расслабляющей человека, упование на созидательную мощь национальной стихии, чаяние революционных перемен, вера в спасительную для России роль крестьянского социализма. Немаловажным для него было, по-видимому, и то, что в группу входили творчески близкие ему люди: С. А. Есенин, А. М. Ремизов, П. В. Орешин, А. П. Чапыгин. Однако и «Скифы» не стали для Клюева надежным идейно-эстетическим оплотом. Он так и не связал свою творческую судьбу ни с одним из литературных направлений и ни с одной из группировок начала XX в. и остался, в сущности, поэтом-одиночкой, не имеющим постоянных спутников.

Клюев восторженно принял не только Февральскую, но и Октябрьскую революцию 1917 г. и, подобно многим литераторам-современникам, попытался представить ее в своих произведениях как долгожданное преображение всей жизни, как грандиозный духовный переворот, равный по значимости сотворению мира. Но происходившие в стране события быстро развеяли поэтические иллюзии. В первые послереволюционные годы, несмотря на бытовые неурядицы и трудности, он еще чувствовал себя активным участником культурной жизни. Без него не проходили массовые общественные мероприятия в Вытегре. Он сотрудничал в местной периодической печати, выступал с чтением своих произведений в Петрограде. Отдельными изданиями выходили книги его стихов и поэмы («Красная песня» – 1917, «Медный кит» – 1919, «Песнослов» – 1919, «Избяные песни» и «Неувядаемый цвет» – 1920, «Львиный хлеб», «Мать-Суббота» и «Четвертый Рим» – 1922, «Ленин» – 1924 и др.). Затем положение стало ощутимо меняться.

Для ревнителей советской идеологии Клюев был чужаком даже в первые послереволюционные годы, когда допускалось хотя бы относительное свободомыслие. В 1920 г. его исключили из Российской коммунистической партии «за религиозные убеждения». Отказаться от этих убеждений он не хотел и не мог. Попытки поэта проникнуться духом «социалистического строительства», воспеть на свой лад вождя пролетариата и смириться с засилием большевизма в стране оказались безуспешными. Он продолжал сохранять верность крестьянскому укладу жизни и считать избу «святилищем земли», а деревню хранительницей главных человеческих ценностей. Индустриализация воспринималась им как зло, как угроза культуре («Неподвластен турбине незримый Царьград», «По Тютчеву зубило не тоскует»).

Все большую и большую роль в творчестве Клюева начинают играть утопические образы невидимого града Китежа и Белой Индии. Оба они восходят к древнерусской словесности и фольклору. Первый из них связан с верой в неистребимость прекрасной духовной сущности России и в чудо грядущего возрождения этой сущности. А второй стал для Клюева средоточием наиболее дорогих идей и мотивов. В образе Белой Индии поэт выразил свое убеждение в том, что исторически и духовно России ближе Восток, а не Запад. В этом образе отчетливо воплотилось его представление о земном рае, где без устали плодоносящая земля обеспечивает сказочное изобилие, где люди живут в гармонии с окружающим миром и не ведают вражды к своему ближнему, где народы сливаются в единую семью, а человеческий дух, чуткий к трепету «серафимских воскрылий», достигает невиданного расцвета.

Упорное нежелание «певца олонецкой избы» подчиниться «требованиям эпохи» привело к тому, что выразители интересов пролетариата поспешили похоронить его как поэта и объявить творчески несостоятельным. На протяжении 1920-х гг. шло постепенное вытеснение Клюева из литературы.

Летом 1923 г. его арестовали, привезли в Петроград. Освобожден он был очень скоро, но в Вытегру решил не возвращаться, надеясь обрести более благоприятные условия для творческой жизни на берегах Невы. Надежды, однако, не оправдались. Все труднее находили путь к читателю его произведения. Клюев был причислен к «кулацким поэтам», а словом «клюевщина» клеймили «мужиковствующих» писателей, не находивших в себе сил отрешиться от многовековой культуры русского крестьянства. Резкой критике подверглась поэма «Деревня», опубликованная в январском номере ленинградского журнала «Звезда» за 1927 г. Последняя прижизненная книга клюевских стихов «Изба и поле» вышла в 1928 г. На фоне развернувшихся событий в стране не составляло труда использовать произведения Клюева как идеологический аргумент против него. Годом ранее XV съезд ВКП(б) (Всесоюзной коммунистической партии большевиков) провозгласил курс на коллективизацию сельского хозяйства, и любое выражение привязанности к старой деревне воспринималось как происки классового врага.

В 1932 г. инстинкт самосохранения побудил Клюева переселиться в Москву. Но поэту была уготована та же судьба, что и многим его современникам. В феврале 1934 г. он был арестован и сослан. Последние годы его жизни прошли в Томске. Эти годы были исполнены лишений и страдании – как духовных, так и физических. В июне 1937 г. поэта вновь арестовали по ложному обвинению в создании монархической и церковной организации, а спустя несколько месяцев расстреляли. Казнь состоялась 23, 24 или 25 октября. Более точно установить дату окончания земного пути Клюева невозможно.

Едва ли не на полстолетия литературное наследие Клюева было выведено из культурного оборота. Для нескольких поколений читателей такого поэта просто не существовало. Вновь печатать его произведения, и то небольшими по тем временам тиражами, начали лишь в 1970-е гг. А реальный масштаб наследия поэта открылся читающей публике в самом конце XX в., когда стали доступны произведения, ранее не печатавшиеся.

К сожалению, далеко не все произведения Клюева «пережили прах» создателя и «убежали тленья». Безвозвратно, по-видимому, утрачен текст пьесы «Красная Пасха», мало что осталось от поэмы «Каин». Но, к счастью, сохранились рукописи незаконченных поэм «Погорельщина» (1928), «Соловки» (1928), «Песнь о Великой Матери» (1931), стихотворного цикла «О чем шумят седые кедры» (1933). Дошло до нас и несколько произведений, написанных в ссылке. Они свидетельствуют о том, что талант Клюева в крайне неблагоприятных для творчества условиях не только не угас, но и достиг новых вершин. Последние поэмы Клюева являются масштабными по замыслу произведениями, посвященными судьбам народа в переломные моменты его истории. Несмотря на доминирующий трагический колорит, главное в них – вера в преображение многострадальной России, в неистребимую способность народной души к возрождению.

Петербургским композитором В. И. Панченко написан цикл песен и романсов на стихи Клюева. В Вытегре, где поэт жил в конце 1910 – начале 1920-х гг., существует его музей. С 1985 г. в этом городе проводятся ежегодные Клюевские чтения. Кафедра русского языка Вологодского педагогического университета выпустила серию сборников научных работ, посвященных творчеству поэта.

С. Ю. Баранов, к.ф.н., профессор

Плюсануть

Клюев Николай Алексеевич (1884-1937), русский поэт. Родился 10 (22) октября 1884 в с.Коштуг Вышегородского уезда Олонецкой губ. в крестьянской старообрядческой семье традиционно крепкого морального закала. Учился в церковно-приходской школе, много занимался самообразованием.

В 16 лет, надев на себя вериги, ушел «спасаться» в Соловки, затем подвизался в роли псалмопевца Давида в раскольничьем «корабле». Странствия по России, участие в движении сектантов, носившем в те годы отчетливый характер социальной оппозиционности, во многом определили творчество Клюева.

Первые стихи опубликовал в 1904 (Не сбылися радужные грезы..., Широко необъятное поле...). За революционную пропаганду в 1906 был заключен в тюрьму. В 1908 в «Нашем журнале» (№ 1) анонимно опубликовал статью В черные дни. (Из письма крестьянина), где доказывал «врожденную революционность глубин крестьянства».

В 1907-1912 переписывался с А.А.Блоком, который увидел в Клюеве персонифицированное воплощение своей мечты о единстве двух Россий, мистически-патриархальной и крестьянско-бунтарской, и помог Клюеву издать в Москве поэтические сборники Сосен перезвон (1911, 2-е изд. 1913, с предисловием В.Я.Брюсова, где мэтр отметил «первенство» Клюева среди крестьянских самородков), Братские песни (1912), Лесные были (1913). Выдержанные в стиле раскольничьих песнопений, духовных стихов и апокрифов, тяготеющих к обличениям протопопа Аввакума (что заставило некоторых критиков увидеть в Клюеве прежде всего талантливого подражателя и имитатора), они были близки также символизму блоковского образца. В 1915-1916 Клюев - глава т.н. новокрестьянских поэтов (С.А.Есенин, называвший Клюева «апостолом нежным», С.А.Клычков, П.В.Орешин, В.А.Ширяевец (Абрамов) и др.).

В 1916 выпустил посвященный событиям военных лет сборник Мирские думы, содержащий главным образом стихи, близкие народным плачам и причитаниям. В 1917-1918 поэта поддерживала литературная группа «Скифы», в ее одноименном альманахе Клюев в эти годы опубликовал циклы Земля и железо, Избяные песни (посвящен матери, «былиннице» и «песеннице») и др., проникнутые ностальгией по крестьянской Руси, «избяной» старине - и острым, мятежным неприятием «города» и всех форм «западной» цивилизации.

Принципиальным было для Клюева сохранение «дедовской веры» - даже в контексте принимаемых поэтом революционных преобразований (сборники Песнослов, кн. 1-2, Медный кит, оба 1919; Избяные песни, 1920; Изба и поле, 1928; поэмы Мать-Суббота, 1922; Плач по Есенину, Заозерье, обе 1927). Программные строки «Не хочу Коммуны без лежанки...» определили и утопические картины будущего России в поэзии Клюева, сочетающей надежды на социальные перемены (цикл Ленин - «Есть в Ленине керженский дух, / Игуменский окрик в декретах...», 1918; поэма Ленин, 1923, и др.) с призывами к консервации старинного уклада жизни и мировидения.

Художественно-поэтическая система Клюева, опирающаяся на язык и формы богослужебной обрядности, древнерусскую книжность и фольклор, в послеоктябрьский период уснащалась злободневной политической лексикой, приводящей к стилевому и содержательному эклектизму («Господи! Да будет воля Твоя лесная, фабричная, пулеметная...»), всегда отличающему причудливо-фантазийное, стилизованно-архаичное и при этом склонное к избыточному словесному изыску творчество Клюева.

Органичность перехода от торжественной проповеди, пророчества или скорбного проклятия к сентиментальной слащавости, цветистая «изукрашенность» и «пестрядь» речи, то библейски-возвышенной, то диалектно-просторечной («зажалкует», «братовья», «баско» и т.п.), то по-деревенски озорной; соответствующие ей перебивы ритма, метафорически-значительные образы, сочетающие христианство с язычеством, космогоническую мощь и вселенские масштабы с мистической символикой «земляной», «кондовой», «дремучей» Руси и сказочной «Белой Индии»; постоянный мотив социального превосходства крестьянина, - все это, получившее в свое время в официозной советской критике полупрезрительное название «клюевщины» и тщательно вытравливаемое из отечественной поэзии, стало, тем не менее, одной из существенных и самобытных ее граней, оказав влияние на творчество Есенина и других крестьянских поэтов и наиболее ярко проявив специфику «нового народничества» начала века, когда интеллигенция шла в деревню не просвещать мужика, а учиться у него «Слову жизни», страждущая «почвы, земли, живой крови...» (Р.В.Иванов-Разумник).

В творчестве Клюева Русь предстает ликами церковных святых и мучеников, языческих божеств-покровителей, достоверными и красочными чертами деревенской природы и быта («Зорька в пестрядь и лыко / Рядит сучья ракит...»; «Месяц засветит лучинкой, / Скрипнет под лаптем снежок»; «Горние звезды как росы. / Кто там в небесном лугу / Точит лазурные косы, / Гнет за дугою дугу?»), в котором эстетически значимым, высоким звучанием наполняются все предметы и понятия - и «сермяга», и «лыко», и «лапти», где, в развитие традиций А.В.Кольцова и И.С.Никитина, поэтизируется крестьянский труд. Величавыми, завораживающими, настраивающими на религиозный лад и в то же время реалистическими предстают в стихах Клюева картины севереной природы, «явь Обонежья» («Прослезилася смородина, / Травный слушая псалом...»), изба олонецкого мужика («В избе заслюдела стена, / Как риза рябой позолотой»), образ русского странника - неутомимого искателя «дали», «неведомой земли» (стих. Белая Индия и др.), русской крестьянки (стихи, вызванные смертью матери, растворяющейся, по Клюеву, в бессмертии родного «избяного» мира). Внеисторическая Русь Клюева, как и других новокрестьянских поэтов, поначалу с надеждой открылась советской действительности (член РКП(б) с 1918, Клюев писал: «Коммунист я, красный человек, запальщик, знаменщик, пулеметные очи»; в 1919-1920 поэт выступил с рядом пафосных революционных стихов, его стихотворение Распахнитесь, орлиные крылья приобрело хрестоматийную известность), однако утопия мужицкого рая так и не смогла совместиться с нею. В апреле 1920 Клюев был исключен из партии «за религиозные взгляды».

В сб. Львиный хлеб (1922), включающем поэму Четвертый Рим, звучат как горькие мотивы покаяния, так и резкого несогласия с новой Россией, которая теперь под пером Клюева не только «смеется», но и «плачет». При этом оптимизм стихов Клюева питают любовь к природе и всему человечеству (в этом ключе и особое внимание Клюева к поэзии западноевропейских современников П.Верлена, Р.М.Рильке; признание в Автобиографии, 1926: «Любимые мои поэты - Роман Сладкопевец, Верлен и царь Давид»), вера в «Божью благодать» и непременное достижение гармонии человека и Вселенной - при условии отказа от «железного» вторжения в нее, к которому, как и к его глашатаям и певцам, поэт остается непримиримым до конца дней («Маяковскому грезится гудок над Зимним...», «По мне Пролеткульт не заплачет...» и др.).

После публикации поэмы Деревня (1927) Клюев был подвергнут резкой критике за тоску по разрушенному сельскому «раю» и объявлен «кулацким поэтом». Ноты «кулацкого» протеста звучали в известных по фрагментам поэмах Клюева Соловки и Погорельщики, 1927; в опубликованной в 1991 поэме Песнь о Великой Матери, проникнутой автобиографическими и провиденциальными мотивами, в стихотворном цикле О чем шумят седые кедры (1933).

В 1932 из Ленинграда, где он жил с начала 1910-х годов, Клюев переехал в Москву. В 1934 был арестован и выслан в с. Колпашево Нарымского края Томской обл., затем переведен в Томск, где продолжал много писать, несмотря на подавленное состояние духа и болезни. В июне 1937 полупарализованный Клюев был обвинен в создании антисоветской церковно-монархической организации и расстрелян в Томске между 23 и 25 октября 1937.

Духовные и поэтические истоки. Николай Алексеевич Клюев родился 10 октября 1884 г. в деревне Коштуге Коштугской волости Вытегорского уезда Олонецкой губернии (ныне Вытегорский район Вологодской области). В разное время в автобиографических заметках, письмах, устных рассказах поэт любил подчеркивать, что в роду его было немало людей недюжинных, даровитых, артистических от природы. Так, он вспоминал о своем деде со стороны отца: «Говаривал еще мой покойный тятенька, что его отец, а мой дед, медвежьей пляской сыт был. Водил он медведя по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умник под сопель шиком ходил. В Кирилловской стороне до двухсот целковых деду за год приносили. Так мой дед Тимофей и жил... Разоренье и смерть дедова от указа пришли. Вышел указ медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить... Долго еще висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не истерло ее в прах. Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях».

Но чаще других Клюев вспоминает свою мать Прасковью Дмитриевну. Родом она была из Заонежья, из семьи старообрядцев. Мать знала множество народных песен, духовных стихов, обладала незаурядным даром вопленицы-импровизатора. «Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости обязан своей покойной матери, память о которой я чту слезно, даже до смерти», - признавался поэт. Почитание матери Клюев пронес через всю жизнь. Уже на последнем этапе своего крестного пути он постоянно возвращается в воспоминаниях и размышлениях к образу самого дорогого ему человека. Так, в августе 1936 г. ссыльный поэт пишет из Томска В. Н. Горбачевой (жене поэта Сергея Клычкова): «Посещение прекрасной нагорной церкви 18-го века с редкими образами для ссыльного - чудовищное преступление. Не знаю, в теле или без тела, наяву или во сне, но мне и этой церкви - на фоне северной резьбы и живописи - несколько раз являлась моя покойная мать,-: вся, как лебединое перышко, в синеватых радугах, утешала меня и утирала мои слезы...» Прасковье Дмитриевне поэт посвятил одно из лучших своих произведений - стихотворный цикл «Избяные песни». Поэма «Заозерье» также посвящена памяти матери.

Будучи уже известным поэтом, Клюев неоднократно напоминал о древности своего старообрядческого крестьянского рода, возводя истоки свои, и кровные, и духовные, и литературные, к неистовому протопопу Аввакуму:

Когда свяжу свою вязанку
Сосновых слов, медвежьих дум?
«К костру готовьтесь спозаранку», -
Гремел мой прадед Аввакум!

Конечно же, нельзя рассказы Клюева о своей жизни, о родне воспринимать как достоверные, фактические, детально точные. В них много поэтически-легендарного, вымышленного. Поэт творит художественный образ своих предков, как, впрочем, и свой собственный. Но это не было просто желанием приукрасить свою биографию. Нет. В этом, казалось бы, индивидуальном, клюевском стремлении проявилась одна из тенденций, характерных для крестьянской поэзии в целом. До Клюева в русской литературе была уже четко определившаяся, сложившаяся «крестьянская» традиция. Но крестьянские поэты второй половины XIX в. чаще всего выступали выразителями угнетенного состояния самого многочисленного сословия России. Скорбь и грусть - основные мотивы их творчества. А уроженец северного Олонецкого края Николай Клюев вошел в русскую поэзию с другим мироощущением, с другой интонацией. Впрочем, вошел-то он и не так уж дерзко, как может показаться читателю, знающему зрелые клюевские стихотворения и поэмы. Его первые публикации (стихотворения «Не сбылись радужные грезы...», «Широко необъятное поле...» в альманахе «Новые поэты», 1904) не отличались оригинальностью, не выделялись среди множества неонароднических стихотворных вариаций предреволюционного времени. Пока было явно лишь одно - молодой поэт не собирается петь грустную песню о тяжкой доле, что делали его литературные отцы - крестьянские поэты XIX в.:

Но не стоном отцов
Моя песнь прозвучит,
А раскатом громов
Над землей пролетит.

Бунтарский облик лирического героя этих строк совпадал в то время с обликом автора. Начинающий поэт активно сотрудничает с революционными организациями народнической и эсеровской ориентации. Как установили биографы, «в 1905 году Клюев был привлечен Московским жандармским управлением к дознанию по делу о распространении среди служащих станции Кусково Московско-Нижегородской железной дороги прокламаций революционного содержания.

В начале 1906 года он был арестован за агитационную деятельность в Вытегре и окрестных селах. Около полугода он провел в тюрьме, сначала в Вытегорской (Клюев называет ее острогом), а затем в губернской, в Петрозаводске». «Впервые я сидел в остроге 18 лет от роду (Клюев вновь творит легенду - на самом деле ему тогда было уже за двадцать. - В. Ж.), безусый, тоненький, голосок с серебряной трещинкой. Начальство почитало меня опасным и тайным. Когда перевозили из острога в губернскую тюрьму, то заковали меня в ножные кандалы. Плакал я, на цепи свои глядя. Через годы память о них сердце мое гложет». Но, говоря о бунтарских настроениях молодого Клюева, надо помнить о своеобразии его революционности. Помнить, что она была тесно связана с религиозными представлениями, идеей христианской жертвенности, страдания за «братьев» и «сестер »:

Я надену черную рубаху
И вослед за мутным фонарем
По камням двора пройду на плаху
С молчаливо-ласковым лицом.

Агитационная деятельность и тюремное заключение не могли не отразиться в стихах артистически-впечатлительного молодого человека. Одно из таких отражений - стихотворение «Прогулка» (1907). Оно напоминает народные «тюремные» песни по сюжету и по эмоциональному настрою, а конкретнее - созданную по фольклорным образцам и затем вошедшую в народный песенный репертуар лермонтовскую «Соседку». Напоминает, но, конечно же, не повторяет.

В клюевском стихотворении - характерные приметы нового времени. Девушка, которую случайно видит в окне лирический герой, не вольная красавица, возбуждающая мечту о свободе, желание вырваться из острога, а заточенная в одиночку страдалица. Бледное лицо подвижницы волнует воображение автора. И если в этом стихотворении поэт все же отдает дань традиции «тюремных» песен: герой уносится в мечтах на свободу вместе с девушкой, - то в стихотворении «Ты все келейнее и строже...» (1908) идея «голгофской» жертвенности становится основной. Здесь героиня сознательно идет своим тернистым путем, зная его печальный исход:

И косы пепельные глаже,
Чем раньше, стягиваешь ты,
Глухая мать сидит за пряжей -
На поминальные холсты.

Вероятнее всего, образ девушки-революционерки, «сестры» в поэзии Клюева не был отвлеченно-обобщенным, а имел конкретную биографическую основу.

Одним из его прототипов стала Елена Добролюбова, сестра известного в начале века поэта-символиста, ушедшего «в народ», Александра Добролюбова. Ей Клюев посвящает несколько стихотворений, написанных в 1906-1908 гг. Е. М. Добролюбова наверняка рассказывала Клюеву о своей сестре Марии, умершей вскоре после освобождения из тульской тюрьмы, в которую была заключена за революционную пропаганду. Похоже, что факты судьбы сестер Добролюбовых нашли поэтическое преломление в стихах:

Жених, с простреленною грудью,
Сестра, погибшая в бою, -
Все по вечернему безлюдью
Сойдутся в хижину твою.

Николай Клюев и Александр Блок. Большим событием в жизни Николая Клюева стало знакомство с Александром Блоком. Их переписка началась в 1907 г. В первых своих письмах, обращенных к известному мастеру, начинающий стихотворец ученически робок, но, поняв, что поэт воспринимает его всерьез и уважительно, более того, что он сам заинтересован в разговоре с человеком из глубины России, из глубины ее народа, Клюев избавляется от робости и ведет разговор с Блоком уверенно. Убежденно и страстно спорит с ним, ощущая себя «посвященным от народа». Клюев пишет Блоку не только о социальном протесте, зреющем в русской деревне, но и о глубинных художественных потенциях народа, о том, что творческие способности крестьянина не могут раскрыться, развиться в существующих условиях: «Простите мою дерзость, но мне кажется, что если бы у нашего брата было время для рождения образов, то они не уступали бы вашим. Так много вмещает грудь строительных начал, так ярко чувствуется великое окрыление». Клюев считал себя вправе так говорить с прославленным поэтом, будучи преемником и продолжателем поэтических традиций северорусских сказителей и воплениц. Ведь именно в тех краях, поверенным которых он себя ощущал, Гильфердинг записал свод русских былин, братья Соколовы составили собрание сказок, эту землю прославили Крюкова и Кривополенова, Рябинины и Федосова. Письма Клюева произвели сильное впечатление на Блока. «Это - документ огромной важности (о современной России - народной, конечно), который еще и еще утверждает меня в моих заветных думах и надеждах», - писал он об одном из клюевских писем. Блок неоднократно цитирует письма олонецкого поэта в своих статьях. При его содействии клюевские стихи печатаются в журналах «Золотое руно», «Новая Земля» и в других изданиях. На стихи Клюева обращают внимание столичные поэты. С некоторыми из них ему удается познакомиться лично, в том числе с Валерием Брюсовым.

Литературное признание. С предисловием Брюсова в 1911 г. (в выходных данных указан 1912 г.) выходит первый сборник стихов Клюева «Сосен перезвон». Книга была с интересом и одобрением встречена в литературных кругах России. На ее выход откликнулись Сергей Городецкий, Николай Гумилев, другие известные поэты. Стихотворения первой поэтической книжки Клюева поразили читателей своей необычностью, отсутствием нивелирующих индивидуальность упорядоченности ритмов, образов, тропов. Валерий Брюсов, представляя молодого поэта, писал, что его стихи - как дикий лес, который разросся как попало по полянам, по склонам, по оврагам. Ничего в нем не предусмотрено, не предрешено заранее, на каждом шагу неожиданности - то причудливый пень, то давно повалившийся, обросший мхом ствол, то случайная луговина, но в нем есть сила и прелесть свободной жизни... Поэзия Клюева похожа на этот дикий свободный лес, не знающий никаких «планов», никаких «правил». Николай Гумилев в рецензии на «Сосен перезвон» со свойственной ему прозорливостью отметил, что клюевская книжка лишь начало нового, свежего и сильного движения не только в поэзии, но и во всей отечественной культуре: «На смену изжитой культуре, приведшей нас к тоскливому безбожью и бесцельной злобе, идут люди, которые могут сказать про себя: „Мы предутренние тучи, зори росные весны...”» Гумилев цитирует строку клюевского стихотворения «Голос из народа» (1910). Стихотворение это можно считать в определенной степени программным. Здесь впервые столь четко и определенно заявляется неприятие «книжной», «бумажной» литературы, да и в целом культуры, отошедшей от народных истоков, лишившейся животворной связи с существующей параллельно, почти бесписьменно, анонимно, но неистребимо, традиционной крестьянской культурой. В последующие годы эта тема будет одной из главных в клюевской поэзии. Пожалуй, наиболее ярко она выразилась в стихотворении «Вы обещали нам сады...» (1911). Полемический пафос этого произведения подчеркивается тем, что Клюев предпосылает своим » стихам тот же эпиграф, что и Константин Бальмонт (к стихотворению «Оттуда»), - строку из Корана «Я обещаю вам сады». Надеясь на то, что его поэзия способна увести человека от проблем, конфликтов, потрясений реальной жизни в возвышенно-прекрасный мир дивных грез, Бальмонт обещает:

Я призываю вас в страну,
Где нет печали, ни заката,
Я посвящу вас в тишину,
Откуда к бурям нет возврата.

Клюев же убежден, что жильцы таких садов - «Чума, Увечье, Убийство, Голод и Разврат». Настоящее очищение, по его представлению, в другой, поистине «освежительной» силе - силе, идущей из глубины крестьянского мира, подкрепляемой неразрывной связью с природой и народным укладом жизни, народной моралью и искусством.

Вскормили нас ущелий недра,
Вспоил дождями небосклон,
Мы валуны, седые кедры,
Лесных ключей и сосен звон.

Эти мысли Клюев развивает и в стихотворениях последующих своих сборников «Братские песни» (1912), «Лесные были» (1912).

Николай Клюев и Сергей Есенин. Вести полемику с «бумажными» поэтами Клюеву пришлось чуть ли не в одиночку. И поэтому он с воодушевлением воспринял полученное в начале 1915 г. письмо от начинающего стихотворца из Рязанской губернии:

«Дорогой Николай Алексеевич!

Читал я Ваши стихи, много говорил о Вас с Городецким и не могу не писать Вам. Тем более тогда, когда у нас есть с Вами много общего. Я тоже крестьянин и пишу так же, как Вы, но только на своем рязанском языке... Я хотел бы с Вами побеседовать о многом, но ведь „Через быстру реченьку, через темненький лесок не доходит голосок”».

Так произошло знакомство, пусть пока заочное, Николая Клюева и Сергея Есенина, поэтов, вокруг которых объединились вскоре лучшие литераторы «крестьянской» направленности. В их поэзии действительно было так много общего, что они, живя в одно время, в одной стране, просто не могли не почувствовать это, не потянуться друг к другу душой. Одной из начальных, родимых примет есенинской поэзии была негромкая, задушевная, но возвышающая идеализация крестьянского быта. Его стихотворение «В хате» («Пахнет рыхлыми драченами...») оказалось художественным открытием для русской поэзии. У Клюева же изба становится к тому времени не только символом надежности и созидательности крестьянского жизненного устройства, но и центром его поэтического мира. В 1915 г. он создает одно из лучших своих стихотворений «Рожество избы», в котором процесс строительства крестьянского дома уподобляется акту высокого творения:

Тепел паз, захватисты кокоры,
Крутолоб тесовый шеломок.
Будут рябью писаны подзоры
И лудянкой выпестрен конек.
По стене, как зернь, пройдут зарубки:
Сукрест, лапки, крапица, рядки,
Чтоб избе-молодке в красной шубке
Явь и сон мерещились - легки.

Объединяла поэтов и песенная, фольклорная стихия, оказавшая решающее влияние на формирование их поэтики. Не случайно многие свои стихи и Клюев, и Есенин называют песнями. Оба сначала овладевают приемами стилизации «под фольклор», а затем осваивают формы фольклорного поэтического мышления, создавая оригинальные произведения, близкие фольклорным не только по форме, но и по существу мысли, образа, идеи. Общим для них был и интерес к героическим страницам русской истории, легендарным образам богатырей и подвижников.

Клюеву и Есенину был дан поэтический дар создания словесных живописных картин русской природы. В их песенных стихах органично сочетались психологическое состояние человека и эмоциональный настрой пейзажа. Каждый, хотя бы раз читавший есенинские стихи, навсегда запоминает и снежную бахрому на ветках березы, и мягкую грусть задремавшей дороги, и капли утренней росы на зарослях крапивы. Клюев же не только мастерски живописует родной северный пейзаж. Он, как потомок неистовых проповедников, негодующе обличает тех, кто рожден с холодным, равнодушным сердцем, а потому враждебен природе:

В хвойный ладан дохнул папиросой
И плевком незабудку обжег,
Зарябило слезинками плесо,
Сединою заиндевел мох...

...Заломила черемуха руки,
К норке путает след горностай...
Сын железа и каменной скуки
Попирает берестяный рай.

Но уже в ранних стихах Есенина явно отличие от клюевской поэзии. Есенинский стих более легок, подвижен, восприимчив к интонациям быстро меняющегося времени, более открыт к контакту с другими поэтическими мирами и системами. Это, безусловно, почувствовал Клюев и постарался взять талантливого рязанца под свое крыло, предостеречь от влияния «городских» литераторов. Уже в одном из первых своих писем к Есенину «олонецкий ведун» предостерег юного собрата: «Особенно я боюсь за тебя: ты как куст лесной шипицы, который чем больше шумит, тем больше осыпается. Твоими рыхлыми драченами объелись все поэты, но ведь должно быть тебе понятно, что это после ананасов в шампанском. Слова мои оправданы опытом. Ласки поэтов - это не хлеб животный, а „засахаренная крыса”, и рязанцу и олончанину это блюдо по нутру не придет, и смаковать его нам прямо грешно и безбожно».

После чтения подобных предостережений у современного читателя может возникнуть впечатление, что Клюев был противником цивилизации, «городской» культуры вообще. Конечно же, это не так. Клюев был человеком широко образованным. Он великолепно знал не только древнерусскую книжность, народное искусство, но и европейскую литературу, живопись, музыку.

На языке оригинала он читал Гейне и Верлена, как свидетельствуют современники, неплохо исполнял Грига на фортепиано. Предостерегая Есенина, он опасался потерять талантливого поэта, продолжающего традицию крестьянской культуры, устного народного поэтического творчества. Опасался, что влияние «городской» поэзии нивелирует его «крестьянскую» самобытность.

Диапазон есенинского дарования оказался шире пределов, в которых его пытался удержать Клюев. Оба поэта начали это понимать. К середине 1917 г. в их дружеских отношениях наступил период охлаждения. И осенью 1917 г. Клюев публикует стихотворение «Елушка-сестрица...», в котором есть строки:

Белый цвет Сережа,
С Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ.

Но это было в семнадцатом, а в 1915-1916 гг. был пик их творческой дружбы. Клюев и Есенин постоянно появлялись вместе на литературных вечерах, выступали с чтением произведений. Они привлекают к пропаганде своего литературного направления других талантливых поэтов. «Тем не менее Клюев оставался первым в группе крестьянских поэтов, - свидетельствует в своих воспоминаниях Сергей Городецкий, - группа эта все росла и крепла. В нее входили кроме Клюева и Есенина... Сергей Клычков и Александр Ширяевец. Все были талантливы, все были объединены системой песенно-былинных образов». Эта группа стала заметным явлением в культурной жизни России. С симпатией и интересом отнеслись к ней представители творческой интеллигенции, увлеченные изучением русской старины, поэтикой древнерусской литературы и традиционного фольклора, магической силой фольклорного образа (писатели Алексей Ремизов, Вячеслав Иванов, художник Николай Рерих). На какое-то время даже произошло объединение их в группу «Краса». В дневнике А. Блока читаем запись: «25 октября 1915 года. Вечер „Краса” (Клюев, Есенин, Городецкий, Ремизов) - в Тенишевском училище». Это было практически единственное (хотя и получившее большой резонанс) публичное выступление «Красы». Группа распалась, едва возникнув. Вероятно, среди причин этого была и аввакумовская непримиримость Клюева. Городецкий вспоминал: «В общем, „Краса” просуществовала недолго. Клюев все больше оттягивал Есенина от меня».

В спорах с пролетарской поэзией. Октябрьская революция застала Клюева в его родных местах, в Вытегре. Революцию он воспринимает с воодушевлением (как и Февральскую), но, как и Есенин, своеобразно, «с крестьянским уклоном», с мечтой о «мужицком рае». В начале 1918 г. поэт вступает в партию большевиков. Ведет лекционную работу, выступает в Вытегре с чтением революционных стихов. Активная пропаганда революционных идей глубоко религиозным человеком производила особенно сильное впечатление на слушателей. Так, один из них, А. К. Романский, вспоминал: «Все лето 1919 года я жил в городе Вытегре... Примерно в июне мне пришлось непосредственно слышать выступление Клюева... Однажды расклеенные афиши известили, что в местном театре состоится его выступление. Я пришел в театр, когда все места в зале были заняты, и оказался в толпе стоящих у бокового выхода, близко к сцене. На ней никого, кроме Клюева, не было, никто не объявлял тему речи. Зал притих. Мне трудно теперь вспомнить, о чем конкретно тогда говорил, но помню, что революцию он образно сравнивал с женщиной, размашисто шагающей по Руси. Сравнения и сопоставления поэта были неожиданны и своеобразны. Он умел к тому же позировать, привлекать к себе внимание. Как сейчас помню: стоит Клюев, одна рука прижата к сердцу, другая взметнулась вверх, воспаленные глаза сияют. Я никогда до этого не слышал, что могут говорить так горячо и убедительно. Но многие его слова заставляли думать, что Клюев несомненно человек религиозный. Казалось странным, что он мог совмещать в себе, с одной стороны, большие, широкие, современные идеи, а с другой - веру в Бога». Что ж, многим современникам поэта тогда казались несовместимыми вера в Бога и «большие, широкие... идеи». Борцы с «опиумом народа» быстро разглядели то, что Клюев пропагандирует какую-то «не ту» революцию. Весной 1920 г. его исключают из партии. Почти перестают печатать. Клюев не только стал неугоден своей религиозностью, но и начал раздражать новые литературные власти непримиримым несогласием с самыми революционными, самыми пролетарскими поэтами. Клюев восстает против подмены истинной поэзии с высоким смыслом, красивым вымыслом, самоцветным словом лозунгами на злобу дня, сиюминутными агитационными поделками типа шумно популярной, но потом надежно забытой пьесы «Марат - друг народа». Обращаясь к известному пролетарскому поэту Владимиру Кириллову, он терпеливо убеждает:

Поэзия, друг, не окурок,
Не Марат, разыгранный понаслышке.
Караван осетинских бурок
Не согреет муз в твоей книжке.

Убегай же, Кириллов, в Кириллов,
К Кириллу - азбучному святому,
Подслушать малиновок переливы,
Припасть к неоплаканному, родному.

Еще более резок олонецкий поэт в споре с Владимиром Маяковским, городская, урбанистическая поэзия которого была чужда Клюеву. Раздражали Клюева чрезмерно смелые эксперименты в области словообразования и ритмики, ломающие песенный лад русского языка.

Но более всего Клюева пугало, что поэзию души, чувства, сердца многие поэты пытались заменить словесной индустриально-идеологической атрибутикой:

Песнотворцу ли радеть о кранах подъемных,
Прикармливать воронов - стоны молота?
Только в думах поддонных, в сердечных домнах
Выплавится жизни багряное золото.

Клюев вступил в неравный бой. На вышедший в конце 1918 г. (в выходных данных - 1919) его сборник «Медный кит» обрушились защитники пролетарской поэзии. Они язвительно предполагали, что «книга эта издана Петроградским советом, вероятно, с научной целью, чтобы знали, как преломилась современность в голове человека, который отстал от жизни ровно на 30 столетий». В. Князев поспешил заявить о литературной смерти Клюева. Созданные поэтом в 20-е гг. поэмы «Мать-Суббота», «Заозерье», «Деревня», с обилием фольклорных мотивов и этнографических подробностей, которые он любовно выписывает, подбирая самые дорогие, самые заветные слова, вызвали противоречивые отклики критиков. Добрые слова о самобытном мастерстве Клюева - поэта, изографа, хранителя дивно украшенного поэтического слова - были сказаны Вс. Рождественским и Вяч. Полонским, некоторыми другими литераторами. Но слов одобрения было мало, очень мало. Много и громко звучали обвинения поэта в приверженности патриархальному, старому, уходящему. В клюевских живописно-ярких картинах деревенского быта углядели пропаганду кулацких представлений о крестьянской зажиточной жизни.

Поэт пытался восстать против примитивной, вульгарноклассовой оценки его произведений. Он не терял надежды объяснить смысл своего творчества сокрушающим его критикам. В письме, направленном во Всероссийский Союз писателей, Клюев отстаивал правомерность избранного им пути в литературе: «Просвещенным и хорошо грамотным людям давно знаком мой облик художника своих красок и в некотором роде туземной живописи. Это не бравое „так точно” царских молодцов, не их формы казарменные, а образы, живущие во мне, заветы Александрии, Корсуня, Киева, Новгорода от внуков Велесовых до Андрея Рублева, от Даниила Заточника до Посошкова, Фета, Сурикова, Нестерова, Бородина, Есенина. Если средиземные арфы живут в веках, если песни занесенной снегом Норвегии на крыльях полярных чаек разносятся по всему миру, то почему же русский берестяный Сирин должен быть ощипан и казнен за свои многопестрые колдовские свирели - только лишь потому, что серые, с невоспитанным для музыки слухом обмолвятся люди, второпях и опрометью утверждая, что товарищ маузер сладкоречивее хоровода муз?..»

Но основной формой проповеди взглядов на смысл творчества, значение искусства в жизни человека и всей страны оставалась для Клюева сама поэзия. В конце 20-х гг., когда все явственнее предугадывалось трагическое будущее русского крестьянства, его этических и художественных ценностей, поэт создает одно из вершинных своих произведений - поэму «Погорельщина».

Долгие годы жила легенда о смерти поэта на станции Тайга от сердечного приступа и пропаже его чемодана с рукописями. В действительности же Клюев был расстрелян в Томске 23-25 октября 1937 г.

Поэзия его вернулась к читателям через несколько десятилетий.

Горние звезды как росы.
Кто там в небесном лугу
Точит лазурные косы,
Гнет за дугою дугу?
<...>
Будьте ж душой непреклонны
Все, кому свет не погас,
Ткут золотые хитоны
Звездные руки для вас.

Клюев Николай Алексеевич

Темным зовам не верит душа,
Не летит встречу призракам ночи.
Ты, как осень, ясна, хороша,
Только строже и в ласках короче.

Потянулися с криком в отлет
Журавли над потусклой равниной.
Как с природой, тебя эшафот
Не разлучит с родимой кручиной.

Не однажды под осени плач
О тебе - невозвратно далекой
За разгульным стаканом палач
Головою поникнет жестокой.

Клюев Николай Алексеевич

Похожие статьи: