Хорошая книга! Что такое «блокада»

1 из 9

Нелегко рассказывать детям о войне. Нелегко, но надо. Особенно сейчас, когда историю выворачивают наизнанку. Много в ней страшных страниц. А одна из самых страшных — блокада Ленинграда. Есть хорошие художественные книги, но мало прочувствовать, хотелось бы, чтобы дети еще и увидели, как это было. Книга Нисона Ходзы «Дорога жизни» как раз для этого.

Простыми, даже скупыми словами, автор обращается к ребёнку, рассказывает ему о блокаде с первых дней до последних, а помогают в этом фотографии тех лет. Навсегда застыли на фото ополченцы, уходящие на фронт, ученики, решающие задачи в бомбоубежище, грузовики с продовольствием, едущие по Дороге жизни… Очень осторожно рассказывается о смертях от голода, холода, снарядов. Но книга не об этом. Она о том, как великое мужество каждого из ленинградцев помогло выстоять, не сломаться, не сдаться врагу. И когда я иногда слышу рассуждения, почему было не сдаться в плен, ведь тогда не было бы блокады… Нет, не понимают они, ради чего были все эти жертвы. Может быть, если бы они в детстве прочли такую книгу, то думали бы иначе.

Признаться, даже я, взрослая, не могу удержать слёз, глядя в лицо человека с кусочком хлеба на ладони. Когда-то мой дедушка воевал и возле Ленинграда, мог ли он знать, что освобождает город, где уже после его смерти родятся его правнуки?

В этой книге нет ни одного придуманного персонажа. Некоторых мы знаем по именам. Остальные останутся безымянными. Узнаем, как жил Ленинград. Как выживал. Проедем вместе по Дороге жизни. Нет, нельзя эту книгу читать спокойно. Нельзя и не нужно. Дети забудут факты, даты, фамилии, но навсегда запомнят эмоции. Проживите эту книгу вместе.

Впервые «Дорога жизни» была напечатана в 1974 году, когда автору было уже 68 лет. Затем переиздана в 1984, и вот сейчас ДЕТГИЗ снова дарит нам возможность встретиться с книгой. Не упустите её.

Елена Хритина

Нисон Ходза: Дорога жизни. Издательство Детгиз, 2016

Блокада - как черный ящик: все знают, что там что-то страшное, а потому боятся открыть и посмотреть. Как говорить с детьми о блокаде, да и вообще о Великой Отечественной? И надо ли говорить? Со школьниками мы начинаем с чтения подлинных блокадных дневников - в последние годы петербургские историки проводят титаническую работу по их поиску и публикации. А потом мы отправляемся в путешествие по городу и проживаем один день в блокадном Ленинграде, реконструируя по дневникам пространства и события. Исследуем следы от снарядов на набережных и соборах; поднимаемся на чердаки, где тушили бомбы; слушаем блокадные записи Ольги Берггольц; смотрим музейные реконструкции блокадных комнат. И в конце этого блокадного дня я прошу каждого участника высказаться: какой новый опыт ты получил сегодня? Зачем был прожит этот день? Дети говорят о самом важном, самом сущностном. О том, что дух сильнее тела. А любовь сильнее смерти. О внутреннем стержне личности. Некоторые говорят о том, что начинают понимать страну, в которой живут. Многие плачут, и я их не утешаю. Правда, учителя и родители сомневаются: не слишком ли сильны для ребят переживания? Вдруг они не будут спать? Или начнут плохо кушать? Может быть, лучше не заниматься этим сейчас, они потом как-нибудь узнают, сами?.. Кстати, те же самые вопросы возникают и в тот день, когда «Реквием» Ахматовой ведет нас по Ленинграду 1937 года, от «Крестов» к Большому дому. Но это вопросы взрослых. У детей таких сомнений нет: чувство трагического необходимо каждому из них для полноценного взросления.

Дошкольникам подлинные блокадные дневники читать не будешь. Зато им можно прочесть «Дорогу жизни» Нисона Ходзы (1906-1978). Это книга о блокаде. Но не об армиях, генералах и сражениях. Это книга о людях, грузовиках, кораблях, об озере, зиме, обжигающем ветре, о снежных домах на льду, о детях, о повседневной жизни. Это книга о жизни. Впервые она была опубликована в 1974 году, а в 2011 году ее переиздали в «Детгизе», дополнив новыми фотографиями.

Что такое «блокада»?

Каждый разворот книги посвящен отдельной теме, причем нередко здесь помещено буквально несколько строк текста. Сотни архивных черно-белых фотографий говорят о войне больше, чем любые слова. Фотографии отлично дополняются рисунками и картами. Не каждый взрослый сможет понятно объяснить ребенку, что значит слово «блокада» и как в ней оказался такой огромный город. Нисон Ходза отлично справляется с этой задачей, попутно рассказывая, как «читать» карту, что и как на ней обозначено. Он ведет прямой диалог с ребенком: «Найди голубую ленту реки Волхов. Нашел? Видишь - по реке плывут два парохода. Их трюмы наполнены продовольствием. Его шлет голодному Ленинграду Большая земля…. Пароходы держат путь к устью - к городу Новая Ладога. Но не может речной пароход идти по бурному, как море, Ладожскому озеру…»

Люди

Это документальная книга. В ней нет ни одного придуманного персонажа, фантастического сюжета. Все, рассказанное здесь, - абсолютная правда. Правда о куске блокадного хлеба размером с детскую ладонь. О бомбежках. Об эвакуации. Конечно, это не вся правда. Нет здесь ни блокадного каннибализма, ни ждановского «пира во время чумы», ни охоты за шпионами. Но здесь есть то, что жизненно необходимо детям 5-8 лет - подлинная эмоция, настоящее чувство. История войны приходит к ребенку через сопереживание. В таком возрасте сложно соотнести себя с полководцем или маршалом. Поэтому Нисон Ходза рассказывает о самых обычных, простых людях, которые работали на Дороге жизни. Детях, женщинах, мужчинах, стариках. Некоторых называет по именам. И ребенок слышит и надолго запоминает эти имена. Вот Владимир Малафеевский, вызвавший огонь на себя и спасший баржу с мукой. Вот четырехлетняя девочка Женя, дом которой разрушен взрывом. У кого-то известны только фамилия и звание: шкипер Антошихин, который обхитрил фашистский самолет. Ледовый разведчик лейтенант Чуров, прокладывавший трассу Дороги жизни. Шофер Маков, не спавший двое суток, чтобы перевезти в город побольше муки.

Вот фельдшер Ольга Писаренко - героиня одного из самых пронзительных и самых больших (целых четыре страницы!) рассказов «Много чего за зиму было…» Всю зиму Ольга живет в палатке на льду Ладоги и спасает раненых водителей. Весной начальник вручает ей орден Красного Знамени. И только в самом конце рассказа мы узнаем: «Это ласковое слово напомнило Ольге ее пятилетнюю дочку. И мужа. Убили их фашисты в самом начале войны».

В книге множество безымянных героев. Солдаты тащат на спине мешки с драгоценным луком через ледяное крошево тающей Ладоги. Водолазы поднимают затонувший танк. Подростки работают на заводах… Удивительно, но в книге «Дорога жизни» нет ненависти. Здесь вообще очень мало говорится про врагов, фашистов. Внимание ребенка-читателя полностью сосредоточено на «своих», на тех, с кем он может и хочет соотнести самого себя.

Машины, корабли и поезда

Но если бы «Дорога жизни» состояла только из рассказов о людях, вряд ли она производила бы на детей такое сильное впечатление. Трасса через Ладожское озеро - сложнейшее инженерное сооружение, и автор книги подробно и очень доступно, с множеством необычных деталей, описывает ее работу. Почему ледовую трассу приходилось передвигать каждые две недели? Зачем плывут из Ленинграда по воде десятки пустых цистерн? Как работали на льду автослесари? Ребенок, которому читают эту книгу (или который читает ее сам), с удовольствием слушает о полуторках и трехтонках, о баржах и зенитках. Вся эта техника существует не сама по себе, а в теснейшей связи с людьми, она в буквальном смысле слова дает им жизнь.
Нисон Ходза мастерски выстраивает композицию своей книги. Начав с сентября 1941-го, когда фашисты окружили Ленинград, он шаг за шагом ведет своего маленького читателя к ленинградскому Дню Победы - 18 января 1943-го. «Блокада прорвана! И по Ладожскому берегу, отвоеванному у немцев, всего за 17 дней был проложен железнодорожный путь, позже названный Дорогой победы! И 7 февраля в Ленинград на Финляндский вокзал после шестнадцати месяцев перерыва пришел первый поезд с Большой земли. Смотрите! Он уже прибывает! Московское время: 10 часов 9 минут. Движение открыто! Здравствуй, Ленинград!»

Недавно моего шестилетнего сына попросили назвать любимую книгу. Лёня, не задумываясь, назвал «Дорогу жизни». Он часто просит прочитать ее - то целиком, то отдельную историю: «Мама, я забыл, как там баржу из-под воды достали?» Каждый раз, когда я начинаю читать, у меня появляется комок в горле и слезы на глазах. Сначала я старалась сдерживаться - ну не плакать же взрослой тетеньке перед детьми! Потом перестала. Потому что для детей не бывает «объективной» истории цифр и городов. Только через сопричастность, через сопереживание, через реальных людей и их эмоции ребенок приближается к большой истории.

Мы с Лёней ищем на черно-белой книжной странице тот грузовик, на котором уезжает из города десятилетний мальчик-дистрофик - мой дед, Лёнин прадед. Я объясняю своему сыну, что он едет без родителей, с другими детьми - потому что его папа и мама не могут оставить Ленинград, они работают в военном госпитале, лечат солдат. «Понимаешь, Лёня, если бы не вот эти водители, автослесари, фельдшеры …» Лёня понимает. Он хочет знать, куда едет этот грузовик, куда везут ленинградских детей. Их везут в Уфу, Пермь, Ижевск, Свердловск. Там на «Уралвагонзаводе» работает другой Лёнин прадед. Он делает танки, которые пойдут освобождать Ленинград от блокады. «Мама, а есть книжка про этот завод, про то, как там делали танки?» Нет, Лёнечка, пока нет. Но, может быть, скоро напишут?

Анна Рапопорт

Нитка продолжает молчать? - спросил он, поглаживая сильными короткими пальцами седые виски.

Нитка молчит, товарищ старший майор. Хочется думать, что дело в передатчике.

Старший майор бросил на Лозина недовольный взгляд.

Из всех вариантов нам полагается выбирать наихудший, товарищ капитан. Неисправность передатчика - полбеды. А если провал? Об этом вы думали?

Конечно. И даже запросил сиверских партизан: приказал узнать о судьбе Нитки и сообщить нам.

Хорошо. Но о Сиверской мы должны знать как можно больше. Вы помните последнее сообщение Нитки?

О типографии?

Да. Для чего им на Сиверской типография? Ясно для чего. Будут печатать фальшивые бланки и документы наших воинских подразделений, гражданских учреждений. Это облегчит им заброску шпионов и диверсантов в воинские части и в Ленинград.

Надо внедрить туда своего человека.

К этому я и веду весь разговор. Что бы ни было с Ниткой, всё равно на Сиверскую надо внедрить своего человека. Срочно продумайте план операции. Жду вас с докладом через три дня…

Несвицкого привезли в Кезево с завязанными глазами. Это была излишняя предосторожность: экскурсовод дворцов-музеев в Пушкине, он великолепно знал все царские резиденции - Павловск, Ораниенбаум, Петергоф, Гатчину, но в посёлке Кезеве близ Сиверской он никогда не бывал.

Когда «оппель-капитан» въехал во двор двухэтажного деревянного дома, сидевший рядом немецкий офицер сдёрнул с глаз Несвицкого повязку. Несвицкий боком выбрался из машины, и офицер молча ткнул пальцем в сторону часового, стоявшего у дверей дома.

Три дня назад Несвицкий сделал коменданту лагеря военнопленных заявление. Путая немецкие и русские слова, он просил дать ему возможность применить свои знания для спасения от гибели сокровищ, которые дороже золота. Решив, что пленному известно место хранения каких-то ценностей, комендант немедленно сообщил об этом начальству и в ответ получил приказание: двадцать пятого сентября доставить Несвицкого в Кезево, к начальнику абвергруппы 112 капитану Шоту.

Не зная, куда и зачем его везут, да ещё с завязанными глазами, Несвицкий всю дорогу находился в полусознательном состоянии, и когда его ввели в кабинет Шота, он, обессиленный, опустился на стул.

Встать! - сказал тихо капитан Шот. - Мне известно о вашем устном заявлении коменданту лагеря военнопленных. - Шот говорил по-русски, старательно выговаривая каждое слово. - Но прежде отвечайте, что заставляло вас добровольно переходить к нам?

Логика и всепоглощающая любовь к искусству, господин капитан.

Я требую объяснений, а не загадок, - сказал Шот, не повышая голоса.

Тогда разрешите изложить подробно?

Я жду. Можете сесть.

Благодарю вас. Господин капитан, у каждого интеллигентного человека есть цель, ради которой он живёт. Я живу ради искусства. Мой бог - искусство. Я мог стать профессором, крупным учёным-искусствоведом, но я предпочёл работу скромного экскурсовода в Царском Селе, чтобы всегда находиться в окружении прекрасного, всегда любоваться великими творениями Растрелли, Камерона, Стасова, Ринальди! Но я никогда не мог примириться с диким требованием большевиков увязывать искусство с какими-то социальными интересами, рассказывать обо всём с каких-то классовых позиций. Мне это было противно, но я был вынужден… Это была пытка - водить по дворцам самодовольную малограмотную толпу, неспособную отличить рококо от ампира! Ужасно! И вот началась война. Скажу откровенно, господин капитан, вначале я не верил, что Германия победит. Но когда ваши войска стремительно подошли к Ленинграду, я понял - война проиграна. Жертвы бессмысленны! В начале сентября меня мобилизовали. Я задал себе логический вопрос: война проиграна, зачем же я должен идти на фронт? Быть покорной овцой, ведомой на убой? Это не в моём характере! Но больше, чем о себе, я думал о трагической судьбе произведений искусства. Что станет с творениями великих мастеров? Эрмитаж, Русский музей, дворцы русских царей в пригородах Ленинграда превратятся в руины. Я не мог смириться с этой мыслью, господин капитан. Я сказал себе: нет, я не буду соучастником этого трагического преступления! И когда Красная Армия оставляла Царское Село, я спрятался в подвале Екатерининского дворца, дождался прихода ваших войск и добровольно сдался в плен. Сдался, чтобы защищать искусство, чтобы служить ему. Располагайте мною, господин капитан. Я могу быть вам полезным по всем вопросам, имеющим отношение к архитектуре Ленинграда, к произведениям искусства, мне известно, где закопаны статуи, украшавшие парки Царского Села и Павловска…

Несвицкий умолк, ожидая ответа. Ему казалось, что теперь его жизнь вне опасности. Он много читал о поэтической, склонной к сентиментальности немецкой душе. Наверно, этот капитан воспользуется его предложением.

Немец смотрел на Несвицкого сквозь очки с каким-то настороженным удивлением, стараясь понять, кто сидит перед ним. Дурак или трус? А может быть, и то, и другое?

Ваше заявление имело касание именно этих сокровищ? - спросил Шот.

Совершенно верно, господин капитан. Можете располагать мною…

Да, я могу… Что вы будете говорить, если мы станем видеть полезным использовать вас иначе? Для быстрого окончания войны.

Не знаю, чем я могу быть вам ещё полезен?

Много ли вы имеете знакомых в Ленинграде?

Конечно, господин капитан.

Составьте список ваших знакомых: кто имеет родственники в Красной Армии. Кто есть коммунист, кто есть еврей. Чтобы кончать войну скорее, эти люди должны иметь место в лагерях. Я говорю правильно?

Простите, господин капитан, но ваше предложение несколько противоречит… как бы это сказать?.. Это противоречит и науке, и религии, и логике. Я говорю о религии, потому что знаю: великий человек нашего времени Адольф Гитлер верит в провидение… Вот почему я осмелюсь не согласиться с вами, господин капитан.

Не согласиться… - задумчиво повторил Шот. - Это очень жаль… Немецкая армия имеет необходимость в услугах русских интеллигентов. Но вы не согласны… Однако у меня есть надежда, что вы будете думать не так… Буду просить вас взять стул и сесть туда… в тот угол, у двери. - Голос Шота из тихого и мягкого вдруг стал скрипучим и резким. - Без моего разрешения не трогаться с места! Не говорить ни слова!

Под жёстким, пугающим взглядом немца Несвицкий поспешно поднялся и на цыпочках, вздрагивая от скрипа собственных шагов, перенёс стул в угол, сел, положил руки на колени и одеревенел в этой позе.

Шот протянул руку к настольному звонку и нажал кнопку. В дверях появился высокий костлявый фельдфебель.

Einführen! - приказал Шот.

«Ввести», - машинально перевёл Несвицкий.

За дверью послышались шаги, и фельдфебель ввёл в кабинет пленного матроса. Голова его была перевязана грязной, задубевшей от крови тряпкой.

Шот сделал фельдфебелю знак, и тот вышел.

Я буду иметь с тобой разговор, - сказал тихо и даже приветливо Шот. - Русские говорят, что немцы стреляют пленных, но это есть большая неправда, это есть выдумка комиссаров. У русских есть умная поговорка: «Человек сам берёт свою судьбу». Пленный есть человек, значит, пленный тоже сам берёт свою судьбу. Я говорю правильно?

Матрос с каменным лицом, точно он был глух от рождения, смотрел куда-то поверх головы немца.

Я хочу слушать твой ответ, голубчик. Я говорю правильно?

Не, неправильно, - равнодушно ответил моряк.

Немец пристально вглядывался в матроса, улыбка не сходила с его тонких красных губ.