И дольше века длится день…. Чингиз Айтматов "И дольше века длится день…": описание, герои, анализ произведения

И книга эта – вместо моего тела,
И слово это – вместо души моей…

Нарекаци. Книга скорби. X век

I

Требовалось большое терпение в поисках добычи по иссохшим буеракам и облысевшим логам. Выслеживая запутанные до головокружения, суетливые пробежки мелкой землеройной твари, то лихорадочно разгребая сусликовую нору, то выжидая, чтобы притаившийся под обмыском старой промоины крохотный тушканчик выпрыгнул наконец на открытое место, где его можно было бы придавить в два счета, мышкующая голодная лисица медленно и неуклонно приближалась издали к железной дороге, той темнеющей ровнопротяженной насыпной гряде в степи, которая ее и манила и отпугивала одновременно, по которой то в одну, то в другую сторону, тяжко содрогая землю окрест, проносились громыхающие поезда, оставляя по себе с дымом и гарью сильные раздражающие запахи, гонимые по земле ветром.

К вечеру лисица залегла пообочь телеграфной линии на дне овражка, в густом и высоком островке сухостойного конского щавеля и, свернувшись рыже-палевым комком подле темно-красных, густо обсеменившихся стеблей, терпеливо дожидалась ночи, нервно прядая ушами, постоянно прислушиваясь к тонкому посвисту понизового ветра в жестко шелестящих мертвых травах. Телеграфные столбы тоже нудно гудели. Лиса, однако, их не боялась. Столбы всегда остаются на месте, они не могут преследовать.

Но оглушительные шумы периодически пробегающих поездов всякий раз заставляли ее напряженно вздрагивать и еще крепче вжиматься в себя. От гудящего пода всем своим хрупким тельцем, ребрами она ощущала эту чудовищную силу землепроминающей тяжеловесности и яростности движения составов и все-таки, превозмогая страх и отвращение к чуждым запахам, не уходила из овражка, ждала своего часа, когда с наступлением ночи на путях станет относительно спокойнее.

Она прибегала сюда крайне редко, только в исключительно голодных случаях…

В перерывах между поездами в степи наступала внезапная тишина, как после обвала, и в той абсолютной тишине лисица улавливала в воздухе настораживающий ее какой-то невнятный высотный звук, витавший над сумеречной степью, едва слышный, никому не принадлежащий. То была игра воздушных течений, то было к скорой перемене погоды. Зверек инстинктивно чувствовал это и горько замирал, застывая в неподвижности, ему хотелось взвыть в голос, затявкать от смутного предощущения некой общей беды. Но голод заглушал даже этот предупреждающий сигнал природы.

Зализывая намаянные в беготне подушечки лап, лиса лишь тихонько поскуливала.

В те дни вечерами уже холодало, дело шло к осени. По ночам же почва быстро выхолаживалась, и к рассвету степь покрывалась белесым, как солончак, налетом недолговечного инея. Скудная, безотрадная пора приближалась для степного зверя.

Та редкая дичь, что держалась в этих краях летом, исчезла кто куда – кто в теплые края, кто в норы, кто подался на зиму в пески. Теперь каждая лисица промышляла себе пропитание, рыская в степи в полном одиночестве, точно бы начисто перевелось на свете лисье отродье. Молодняк того года уже подрос и разбежался в разные стороны, а любовная пора еще была впереди, когда лисы начнут сбегаться зимой отовсюду для новых встреч, когда самцы будут сшибаться в драках с такой силой, какой наделена жизнь от сотворения мира…

С наступлением ночи лисица вышла из овражка. Выждала, вслушиваясь, и потрусила к железнодорожной насыпи, бесшумно перебегая то на одну, то на другую сторону путей. Здесь она выискивала объедки, выброшенные пассажирами из окон вагонов. Долго ей пришлось бежать вдоль полотна, обнюхивая всяческие предметы, дразнящие и отвратительно пахнущие, пока не наткнулась на что-то мало-мальски пригодное. Весь путь следования поездов был засорен обрывками бумаги и скомканных газет, битыми бутылками, окурками, искореженными консервными банками и прочим бесполезным мусором. Особенно зловонным был дух из горлышек уцелевших бутылок – разило дурманом. После того как раза два закружилась голова, лисица уже избегала вдыхать в себя спиртной воздух. Фыркала, отскакивала сразу в сторону.

А того, что ей требовалось, ради чего она так долго готовилась, перебарывая собственный страх, как назло, не встречалось. И в надежде, что еще удастся чем-то подкормиться, лиса неутомимо бежала по железной дороге, то и дело шмыгая с одной стороны насыпи на другую.

Но вдруг она замерла на бегу, приподняв переднюю лапу, точно бы застигнутая чем-то врасплох. Растворяясь в чахлом свете высокой мглистой луны, она стояла между рельсами как призрак, не шелохнувшись. Настораживающий ее далекий гул не исчез. Пока он был слишком далек. Все так же держа хвост на отлете, лиса нерешительно ступила с ноги на ногу, собираясь убраться с пути. Но вместо этого вдруг заторопилась, принялась шнырять по откосам, все еще надеясь наткнуться на нечто такое, чем можно было бы поживиться. Чуяла – вот-вот налетит на находку, хотя неотвратимо надвигались издали всевозрастающим грозным приступом железный лязг и перестук сотен колес. Лиса замешкалась всего на какую-то долю минуты, и этого оказалось достаточно, чтобы она заметалась, закувыркалась, как ошалевший мотылек, когда вдруг с поворота полоснули ближние и дальние огни спаренных цугом локомотивов, когда мощные прожекторы, высветляя и ослепляя всю впереди лежащую местность, на мгновение выбелили степь, безжалостно обнажая ее мертвенную сушь. А поезд сокрушительно катил по рельсам. В воздухе запахло едкой гарью и пылью, ударил ветер.

Лисица опрометью кинулась прочь, то и дело оглядываясь, припадая в страхе к земле. А чудовище с бегущими огнями долго еще грохотало и проносилось, долго еще стучало колесами. Лисица вскакивала и снова бросалась бежать со всех ног…

Потом она отдышалась, и ее опять потянуло туда, к железной дороге, где можно было утолить голод. Но впереди на линии снова завиднелись огни, снова пара локомотивов тащила длинный груженый состав.

Тогда лисица побежала в обход по степи, решив, что выйдет к железной дороге в таком месте, где не ходят поезда…

Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток…

А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие пустынные пространства – Сары-Озеки, Серединные земли желтых степей.

В этих краях любые расстояния измерялись применительно к железной дороге, как от Гринвичского меридиана…

А поезда шли с востока на запад и с запада на восток…

В полночь кто-то долго и упорно добирался к нему в будку стрелочника, вначале прямо по шпалам, потом, с появлением встречного поезда впереди, скатившись вниз с откоса, пробивался, как в пургу, заслоняясь руками от ветра и пыли, выносимых шквалом из-под скоростного товарняка (то следовал зеленой улицей литерный состав – поезд особого назначения, который уходил затем на отдельную ветку, в закрытую зону Сары-Озек-1, там у них своя, отдельная путевая служба, уходил на космодром, короче говоря, потому поезд шел весь укрытый брезентами и с воинской охраной на платформах). Едигей сразу догадался, что это жена спешила к нему, что неспроста спешит и что есть на то какая-то очень серьезная причина. Так оно потом и оказалось. Но по долгу службы он не имел права отлучиться с места, пока не прокатился мимо последний хвостовой вагон с кондуктором на открытой площадке. Они посигналили друг другу фонарями в знак того, что все в порядке на пути, и только тогда полуоглохший от сплошного шума Едигей обернулся к подоспевшей жене:

– Ты чего?

Она тревожно глянула на него и шевельнула губами. Едигей не расслышал, но понял – так и думал.

– Пошли сюда от ветра. – Он повел ее в будку.

Но прежде чем услышать из ее уст то, что он уже сам предполагал, в ту минуту почему-то поразило его совсем другое. Хотя и прежде он примечал, что дело шло к старости, но в этот раз оттого, как задыхалась она после быстрой ходьбы, как надсадно хрипело и сипело в ее груди и как при этом неестественно высоко вздымались обхудевшие плечи, ему стало обидно за нее. Сильный электрический свет в маленькой, начисто выбеленной железнодорожной будке вдруг резко обнаружил никогда уже не обратимые морщины на синюшно потемневших щеках Укубалы (а была ведь литой смуглянкой ровного пшеничного оттенка, и глаза всегда сияли черным блеском), и еще эта щербатость рта, лишний раз убеждающая, что даже отжившей свой бабий век женщине никак не следует быть беззубой (давно надо было свозить ее на станцию вставить эти самые металлические зубы, теперь все, и стар и млад, ходят с такими), и ко всему тому седые, уже белым-белые пряди волос, разметавшиеся по лицу из-под опавшего платка, больно резанули сердце. «Эх, как постарела ты у меня», – пожалел он ее в душе с щемящим чувством некой собственной вины. И оттого еще больше проникся молчаливой благодарностью, явившейся за все сразу, за все то, что было пережито вместе за многие годы, и особенно за то, что прибежала сейчас по путям, среди ночи, в самую дальнюю точку разъезда из уважения и из долга, потому что знала, как это важно для Едигея, прибежала сказать о смерти несчастного старика Казангапа, одинокого старца, умершего в пустой глинобитной мазанке, потому что понимала – только Едигей один на свете близко к сердцу примет кончину всеми покинутого человека, хотя покойник и не доводился мужу ни братом, ни сватом.

– Садись, отдышись, – сказал Едигей, когда они вошли в будку.

– И ты садись, – сказала она мужу.

Они сели.

– Что случилось?

– Казангап умер.

– Да вот только что заглянула – как он там, думаю, может, чего требуется. Вхожу, свет горит, и он на своем месте, и только борода торчком как-то, задралась кверху. Подхожу. Казаке, говорю, Казаке, может, вам чаю горячего, а он уже. – Голос ее пресекся, слезы навернулись на покрасневшие и истончившиеся веки, и, всхлипнув, Укубала тихо заплакала. – Вот как оно обернулось под конец. Какой человек был! А умер – некому, оказалось, глаза закрыть, – сокрушалась она, плача. – Кто бы мог подумать! Так и помер человек… – Она собиралась сказать – как собака на дороге, но промолчала, не стоило уточнять, и без того было ясно.

Слушая жену, Буранный Едигей – так прозывался он в округе, прослужив на разъезде Боранлы-Буранный от тех дней еще, как вернулся с войны, – сумрачно сидел на приставной лавке, положив тяжелые, как коряги, руки на колени. Козырек железнодорожной фуражки, изрядно замасленной и потрепанной, затенял его глаза. О чем он думал?

– Что будем делать теперь? – промолвила жена.

Едигей поднял голову, глянул на нее с горькой усмешкой.

– Что будем делать? А что делают в таких случаях! Хоронить будем. – Он привстал с места, как человек, уже принявший решение. – Ты вот что, жена, возвращайся побыстрей. А сейчас слушай меня.

– Слушаю.

– Разбуди Оспана. Не смотри, что начальник разъезда, не важно, перед смертью все равны. Скажи ему, что Казангап умер. Сорок четыре года проработал человек на одном месте. Оспан, может, тогда еще и не родился, когда Казангап начинал здесь, и никакую собаку ни за какие деньги не затянуть было тогда сюда, на сарозеки. Сколько поездов прошло тут на веку его – волос не хватит на голове… Пусть он подумает. Так и скажи. И еще слушай…

– Слушаю.

– Буди всех подряд. Стучи в окошки. Сколько нас тут народу – восемь домов, по пальцам перечесть… Всех подними на ноги. Никто не должен спать сегодня, когда умер такой человек. Всех подними на ноги.

– А если ругаться начнут?

– Наше дело известить каждого, а там пусть ругаются. Скажи, что я велел будить. Надо совесть иметь. Постой!

– Что еще?

– Забеги вначале к дежурному, сегодня Шаймерден сидит диспетчером, передай ему, что и как, и скажи, пусть подумает, как быть. Может, найдет мне замену на этот раз. Если что, пусть даст знать. Ты поняла меня, так и скажи!

– Скажу, скажу, – отвечала Укубала, а потом спохватилась, как бы вспомнив вдруг о самом главном, непростительно забытом ею: – А дети-то его! Вот те на! Надо же им первым долгом весть послать, а то как же? Отец умер…

При этих словах Едигей нахмурился отчужденно, еще больше посуровел. Не отозвался.

– Какие ни есть, но дети есть дети, – продолжала Укубала оправдывающим тоном, зная, что Едигею это неприятно слушать.

– Да знаю, – махнул он рукой. – Что ж я, совсем не соображаю? Вот то-то и оно, как можно без них, хотя, будь моя воля, я бы их близко не допустил!

– Едигей, то не наше дело. Пусть приедут и сами хоронят. Разговоров будет потом, век не оберешься…

– А я что, мешаю? Пусть едут.

– А как сын не поспеет из города?

– Поспеет, если захочет. Позавчера еще, когда был на станции, сам телеграмму отбил ему, что, мол, так и так, отец твой при смерти. Чего еще больше! Он себя умным считает, должен понять, что к чему…

– Ну, если так, то еще ладно, – неопределенно примирилась жена с доводами Едигея и, все еще думая о чем-то своем, тревожащем ее, проговорила: – Хорошо бы с женой заявился, все-таки свекра хоронить, а не кого-нибудь…

– Это уж сами пусть решают. Как тут подсказывать, не малые же дети.

– Да, так-то оно, конечно, – все еще сомневаясь, соглашалась Укубала.

И они замолчали.

– Ну, ты не задерживайся, иди, – напомнил было Едигей.

У жены, однако, было еще что сказать:

– А дочь-то его – Айзада горемычная – на станции с мужем своим, забулдыгой беспробудным, да с детьми, ей ведь тоже надо успеть на похороны.

Едигей невольно улыбнулся, похлопал жену по плечу.

– Ну вот, ты теперь начнешь переживать за каждого… До Айзады тут рукой подать, с утра подскочит кто-нибудь на станцию, скажет. Прибудет, конечно. Ты, жена, пойми одно – и от Айзады, и от Сабитжана тем более, пусть он и сын, мужчина, толку будет мало. Вот посмотришь, приедут, никуда не денутся, но будут стоять как гости сторонние, а хоронить будем мы, так уж получается… Иди и делай, как я сказал.

Жена пошла, потом остановилась нерешительно и снова пошла. Но тут окликнул ее сам Едигей:

– Не забудь перво-наперво к дежурному, к Шаймердену, пусть кого-то пошлет вместо меня, а потом отработаю. Покойник лежит в пустом доме, и рядом никого, как можно… Так и скажи…

И жена пошла, кивнув. Тем временем на дистанционном щите загудел, заморгал красным светом сигнализатор – к разъезду Боранлы-Буранный приближался новый состав. По команде дежурного предстояло принять его на запасную линию, чтобы пропустить встречный, тоже находящийся у входа в разъезд, только у стрелки с противоположного конца. Обычный маневр. Пока поезда продвигались по своим колеям, Едигей оглядывался урывками на уходящую краем линии Укубалу, точно бы он забыл что-то еще сказать ей. Сказать, конечно, было что, мало ли дел перед похоронами, всего сразу не сообразишь, но оглядывался он не поэтому, просто именно сейчас он обратил внимание с огорчением, как состарилась, ссутулилась жена в последнее время, и это очень заметно было в желтой дымке тусклого путевого освещения.

«Стало быть, старость уже на плечах сидит, – подумалось ему. – Вот и дожили – старик и старуха!» И хотя здоровьем бог его не обидел, крепок был еще, но счет годам набегал немалый – шестьдесят, да еще с годком, шестьдесят один было уже. «Глядишь, года через два и на пенсию могут попросить», – сказал Едигей себе не без насмешки. Но он знал, что не так скоро уйдет на пенсию и не так просто найти человека в этих краях на его место – обходчика путей и ремонтного рабочего, стрелочником он бывал от случая к случаю, когда кто-то заболевал или уходил в отпуск. Разве что кто позарится на дополнительную оплату за отдаленность и безводность? Но вряд ли. Поди сыщи таких среди нынешней молодежи.

Чтобы жить на сарозекских разъездах, надо дух иметь, а иначе сгинешь. Степь огромна, а человек невелик. Степь безучастна, ей все равно, худо ли, хорошо ли тебе, принимай ее такую, какая она есть, а человеку не все равно, что и как на свете, и терзается он, томится, кажется, что где-то в другом месте, среди других людей ему бы повезло, а тут он по ошибке судьбы… И оттого утрачивает он себя перед лицом великой неумолимой степи, разряжается духом, как тот аккумулятор с трехколесного мотоцикла Шаймердена. Хозяин все бережет его, сам не ездит и другим не дает. Вот и стоит машина без дела, а как надо – не заводится, иссякла заводная сила. Так и человек на сарозекских разъездах: не пристанет к делу, не укоренится в степи, не приживется – трудно устоять будет. Иные, глядя из вагонов мимоходом, за голову хватаются – господи, как тут люди могут жить?! Кругом только степь да верблюды! А вот так и живут, у кого на сколько терпения хватает. Три года, от силы четыре продержится – и делу тамам1
Тамам – конец.

На Боранлы-Буранном только двое укоренились тут на всю жизнь – Казангап и он, Буранный Едигей. А сколько перебывало других между тем! О себе трудно судить, жил не сдавался, а Казангап отработал здесь сорок четыре года не потому, что дурнее других был. На десяток иных не променял бы Едигей одного Казангапа… Нет теперь его, нет Казангапа…

Поезда разминулись, один ушел на восток, другой на запад. Опустели на какое-то время разъездные пути Боранлы-Буранного. И сразу все обнажилось вокруг – звезды с темного неба засветились вроде сильнее, отчетливее, и ветер резвее загулял по откосам, по шпалам, по гравийному настилу между слабо позванивающими, пощелкивающими рельсами.

Едигей не уходил в будку. Задумался, прислонился к столбу. Далеко впереди, за железной дорогой, различил смутные силуэты пасущихся в поле верблюдов. Они стояли под луной, застыв в неподвижности, пережидали ночь. И среди них различил Едигей своего двугорбого, крупноголового нара – самого сильного, пожалуй, в сарозеках и быстроходного, прозывающегося, как и хозяин, Буранным Каранаром. Едигей гордился им, редкой силы животное, хотя и нелегко управляться с ним, потому как Каранар оставался атаном – в молодости Едигей его не кастрировал, а потом не стал трогать.

Среди прочих дел на завтра припомнил для себя Едигей, что надо с утра пораньше пригнать Каранара домой, поставить под седловище. Пригодится для поездок на похоронах. И еще приходили в голову разные заботы…

А на разъезде люди пока еще спокойно спали. С примостившимися с одного края путей небольшими станционными службами, с домами под одинаковыми двускатными шиферными крышами, их было шесть сборно-щитовых построек, поставленных железнодорожным ведомством, да еще дом Едигея, построенный им самим, и мазанка покойного Казангапа да разные надворные печурки, пристройки, камышитовые загороди для скота и прочей надобности, в центре ветровая и она же универсальная электронасосная и при случае ручная водокачка, появившаяся здесь в последние годы, – вот и весь поселочек Боранлы-Буранный.

Весь как есть при великой железной дороге, при великой Сары-Озекской степи, маленькое связующее звено в разветвленной, как кровеносные сосуды, системе других разъездов, станций, узлов, городов… Весь как есть, как на духу, открытый всем ветрам на свете, особенно зимним, когда метут сарозекские вьюги, заваливая дома по окна сугробами, а железную дорогу холмами плотного мерзлого свея… Потому и назывался этот степной разъезд Боранлы-Буранный, и надпись висит двойная: Боранлы – по-казахски, Буранный – по-русски…

Вспомнилось Едигею, что до того, как появились на перегонах всевозможные снегоочистители – и пуляющие снег струями, и сдвигающие его по сторонам килевыми ножами, и прочие, – пришлось им с Казангапом побороться с заносами на путях, можно сказать, не на жизнь, а на смерть. А вроде бы совсем недавно это было. В пятьдесят первом, пятьдесят втором годах – какие лютые зимы стояли. Разве только на фронте приходилось так, когда жизнь употреблялась на одноразовое дело – на одну атаку, на один бросок гранаты под танк… Так и здесь бывало. Пусть никто тебя не убивал. Но зато сам убивался. Сколько заносов перекидали вручную, выволокли волокушами и даже мешками выносили снег наверх, это на седьмом километре, там дорога проходит низом сквозь прорезанный бугор, и каждый раз казалось, что это последняя схватка с метельной круговертью и что ради этого можно не задумываясь отдать, к чертям, эту жизнь, только бы не слышать, как ревут в степи паровозы – им дорогу давай!

Но снега те растаяли, поезда те промчались, те годы ушли… Никому и дела нет теперь до того. Было – не было. Теперешние путейцы прибывают сюда наездами, шумливые типы – контрольно-ремонтные бригады, так они не то что не верят, не понимают, в голову не могут себе взять, как это могло быть: сарозекские заносы – и на перегоне несколько человек с лопатами! Чудеса! А среди них иные в открытую смеются: а зачем это надо было – такие муки брать на себя, зачем было гробить себя, с какой стати! Нам бы такое – ни за что! Да пошли вы к такой-то бабушке, поднялись бы – и на другое место, на худой конец на стройку-матку двинулись бы или еще куда, где все как положено. Столько-то отработали – столько-то плати. А если аврал – собирай народ, гони сверхурочные… «На дурняка выезжали на вас, старики, дураками и помрете!..»

Когда встречались такие «переоценщики», Казангап не обращал на них внимания, точно бы это его не касалось, усмехался только, будто бы он знал про себя нечто большее, им недоступное, а Едигей – тот не выдерживал, взрывался, бывало, спорил, только кровь себе портил.

А ведь между собой у них с Казангапом случались разговоры и о том, над чем посмеивались теперь приезжие типы в контрольно-ремонтных спецвагонах, и о многом другом еще и в прежние годы, когда эти умники наверняка еще без штанов бегали, а они тогда еще обмозговывали житье-бытье насколько хватало разумения и потом постоянно, срок-то был великий от тех дней – с сорок пятого года, и особенно после того, как вышел Казангап на пенсию, да как-то неудачно получилось: уехал в город к сыну на житье и вернулся месяца через три. О многом тогда потолковали, как и что оно на свете. Мудрый был мужик Казангап. Есть о чем вспомнить… И вдруг понял Едигей с совершенной ясностью и острым приступом нахлынувшей горечи, что отныне остается только вспоминать…

Наша статья будет посвящена роману «И дольше века длится день», краткое содержание и анализ которого будут в центре внимания. Это произведение стало первым творением крупной формы для Чингиза Торекуловича Айтматова. Хотя писатель еще до этой публикации был широко известен не только в Советском Союзе, но и на Западе.

О книге и названии

Опубликован роман был в журнале «Новый мир» в 1980 году. В качестве названия избрал строчку из стихотворения «Единственные дни» Бориса Пастернака Чингиз Айтматов. «И дольше века длится день» - это предпоследняя строка очень радостного стихотворения о любви, но совершенно другой тон она приобретает в романе. Вечным днем становится не время, озаренное счастьем, а похороны близкого друга главного героя. Таким образом, знаменитая строка из любовной превращается в глубоко философскую, и рассуждения здесь ведутся о вечном одиночестве человека в огромном мире.

«И дольше века длится день»: краткое содержание

Место действия - железнодорожная станция Торетам, расположенная недалеко от мимо которой постоянно проходят поезда.

Железное полотно с двух сторон окружает великая степь-пустыня Сары-Озеки. Неподалеку есть разъезд Боранлы-Буранный, где работает стрелочником Едигей. Ночи на смене он проводит в небольшой будке. В одно такое дежурство к нему приходит его жена Укубала и рассказывает о смерти его друга Казангапа.

Тридцать лет прошло с тех пор, как демобилизовали Едигея в сорок четвертом году после контузии. Тогда врач пообещал ему, что через год он поправится, но в тот момент любая физическая работа была для него непосильна. Тогда они с женой и решили попробовать устроиться на железную дорогу, вдруг найдется место дворника или охранника.

Тогда-то Казангап, с которым случайно познакомилась, позвал их на Боранлы-Бураный. Когда они только приехали, Едигей и не подозревал, что вся его оставшаяся жизнь пройдет в этом пустынном, малонаселенном и безводном месте. И все это время рядом был Казангап, постоянно помогавший. Постепенно и их семьи сдружились, стали как родные.

Домой

Тяжелый и гнетущий осадок оставляют события, описанные в произведении «И дольше века длится день». Краткое содержание его повествует о том, как Едигей, возвращаясь после смены домой, размышляет о предстоящих похоронах лучшего друга. И тут герой чувствует, как пошатнулась под его ногами земля. Это на космодроме только что поднялась огненным хвостом ракета.

Взлет был связан с тем, что в течение последних двенадцати часов на связь перестала выходить американская станция «Паритет», поэтому необходимо было выяснить, что случилось.

Едигей уговаривает семью Казангапа похоронить друга на старинном кладбище Ана-Бейит, появившимся еще во времена манкуртов.

Манкурты

Обращается не только к настоящему, но и к прошлому в своем произведении Чингиз Айтматов. «И дольше века длится день» - роман, изобилующий историческими вставками. Так читатель узнает о манкуртах. Когда-то в здешних местах хозяйничали жуаньжуаны, которые очень умело лишали памяти своих пленных. На голову им надевали шири - шапку из кожи. Изначально кожа была сыромятной. На солнце же она постепенно высыхала и сжимала голову несчастного. После этой процедуры человек лишался памяти и назывался манкуртом. Такие рабы получались послушными и безвольными.

Однажды женщина по имени Найман-Ана, чьего сына угнали в рабы, отыскала свое чадо, но его уже успели сделать манкуртом. Он пас скот, когда мать подошла к нему, умоляя ее вспомнить, но память не вернулась.

Женщину заметили, но она успела сбежать. Тогда жуаньжуаны сказали рабу, что это незнакомка прибыла, чтобы «отпарить ему голову» (не было для манкуртов страшнее угрозы). Перед тем как уйти, они оставили стрелы и лук.

Мать возвращается вновь, желая убедить сына. Но она не успела до него доехать, как получила смертельную рану стрелой в грудь. Белый платок Найман-Ана превратился в белоснежную птицу, которая должна была рассказать сыну правду.

Похороны

К утру приготовления к похоронам Казангапа закончились. Тело было плотно закручено в ткань и положено в телегу, прицепленную к трактору. Из описания обряда погребения можно заключить, что большое внимание традициям степных народов уделил Айтматов («И дольше века длится день» - очень достоверное произведение).

До кладбища путь неблизкий - тридцать километров. Едигей ехал впереди процессии и указывал путь. В голове главного героя постоянно всплывали воспоминания о прошлом, работе вместе с Казангапом. Нынешнее поколение не ценило заслуг стариков (и ради чего только здоровье растратили?), но сам Едигей ни о чем не сожалел.

Новая планета

Не гнушается неизведанного и обращается к фантастическому Айтматов. «И дольше века длится день» восходит к теме космоса и существования внеземных цивилизаций.

Начинается обследование «Паритета», выясняется, что космонавты, здесь бывшие, исчезли. Зато осталась запись, в которой говорится о контактах с обитателями планеты Лесная Грудь. Инопланетяне предложили космонавтам посетить их планету, те согласились, но никому об этом не сообщили.

Возвращается экипаж «Паритета», космонавты рассказывают, как живет другая, более развитая в техническом плане цивилизация. На их планете никогда не было войн, сами обитатели ее крайне доброжелательны. Лесногрудцы просят разрешения посетить Землю и построить на ней межпланетную станцию, которую земляне пока не в состоянии создать самостоятельно.

Об этом предложении было доложено в специальную комиссию, которая и должна дать ответ.

Давняя история

Вновь возвращается к жизни Едигея повествование романа «И дольше века длится день». Краткое изложение продолжает описывать воспоминания старика. Теперь ему приходит на ум одна давняя история, рассказанная Казангапом.

Был 1951 год, на разъезд приехала семья с двумя детьми - оба мальчики. Главу семейства звали Абуталип Куттыбаев, он был ровесником Едигея и прибыл в эти места не от хорошей жизни. Абуталип в годы войны попал в плен к немцам, потом, в сорок третьем, ему удалось сбежать, и тогда же он прибился к югославским партизанам. Домой он вернулся, но никто не знал о том времени, что провел мужчина в лагере. Затем с Югославией стали ухудшаться, кто-то рассказал о его прошлом, и Абуталипа вынудили уволиться.

Стремится автор показать не только реалии суровой советской действительности в своем романе «И дольше века длится день», проблемы философского характера волнуют его намного больше. Так, поднимается вопрос о неприкаянности, незащищенности и одиночестве человека. Нигде нет пристанища для предателя (считалось, что если попал в плен, значит, сдался). И вот занесло его с семьей к разъезду Боранлы-Буранному. Здесь им было тяжко: климат не тот, хозяйства нет. Едигей жалел больше всех Зарипу. Но благодаря помощи местных семья Куттыбаевых прижилась. А Абуталип не только работал и занимался домом, но и начал писать мемуары, в которых вспоминал жизнь в Югославии.

Прошел год, на разъезд приехал ревизор, начал выспрашивать о том, чем занимается Абуталип. А через некоторое время остановился на Буранном пассажирский поезд, который никогда здесь не останавливается. На станции сошли трое, они арестовали Куттыбаева. Через два месяца выяснилось, что он был сначала под следствием, а через какое-то время умер.

Ежедневно ждали возвращения отца сыновья, изводила себя Зарипа. Едигей не мог спокойно на это смотреть и тоже мучился, ведь женщина была ему небезразлична.

Путь

Основное действие, связывающее роман «И дольше века длится день», - путь похоронной процессии к кладбищу. Продвигается впереди всех Едигей и вспоминает свой ужасный гнев, когда уехала Зарипа. Тогда он вышел из себя, избил своего верблюда, поругался с Казангапом. Но друг сохранил благоразумие и дал ему мудрый совет пойти и поклониться Зарипе и Укубале за то, что избавили его от бед.

А теперь этот мудрый человек лежит недвижно, и они едут хоронить его. Но неожиданно процессия натыкается на изгородь из колючей проволоки. Неподалеку стоит солдат и объясняет, что пройти могут лишь те, у кого есть пропуск. А кладбище Ана-Бейит собираются снести и построить на его месте новый микрорайон. Едигей уговаривал позволить пройти, но это ничего не дало. Поэтому Казангапа похоронили недалеко от кладбища, как раз на том месте, где умерла Найман-Ана.

Окончание

Подходит к концу произведение «И дольше века длится день». Краткое содержание рассказывает о постановлении комиссии. После нескольких заседаний было решено космонавтов с «Паритета» на Землю не пускать, инопланетян не приглашать, а околоземное пространство защитить от вторжений обручем из ракет.

Едигей с похорон отправляется к начальству, чтобы объяснить им, что нельзя разрушать кладбище, на котором было захоронено несколько поколений предков. Он почти доходит до места назначения, когда в небо взлетает ракета. Она боевая и предназначена для уничтожения всего, что приближается к Земле. За первой взлетает вторая, а за ней - третья, и так несколько десятков ракет, образующих защитный обруч вокруг планеты.

Едигей в клубах дыма и пыли убегает прочь, но на следующий день вновь хочет вернуться.

Айтматов, «И дольше века длится день»: анализ

Основным носителем всех идей и замыслов автора стал главный герой - Едигей, человек проживший в пустыне почти сорок лет. Но ценен его жизненный опыт, который вобрал все перипетии и горести, принесенные ХХ веком, и человеческие печали: Вторую мировую войну, трудности в послевоенные годы, горькую Но самым тяжелым для него стало испытание памяти.

Память и совесть, воплощенные в Едигее, стали идейной основой романа «И дольше века длится день». Анализ текста свидетельствует об изобилии в произведении метафорических образов, несущих философский смысл. Таким образом, темы одиночества, ответственности, памяти, страха, поднимает Айтматов со свойственной ему легкостью и лаконичностью.

Повествования рассказа начинается на бескрайних, безлюдных и пустынных пространствах Сары–Озеки. Главным героем является Едигей, рабочим на пути Боранла-Буранный.

Однажды ночью во время очередной смены неожиданно в коморку прибежала его жена, принеся неприятные известия о смерти его лучшего друга Казангапа. Познакомился Едигей со своим товарищем около тридцати лет назад, когда после контузии ему пришлось искать работу, чтобы прокормить себя и свою семью.

Встретившийся ему Казангап предложил ему место стрелочника, правда в пустынном и отдалённом месте. Казангап помогал Едигею и его жене обжиться на новом месте, подарил верблюда. Семьи друзей очень крепко сдружились, их дети были не разлей вода.

С тяжёлым сердцем Едигей осознавал, что именно ему придётся хоронить своего лучшего друга. По пути домой он увидел, что на ближайшем космодроме с невероятной скоростью взлетела ввысь ракета. Это был срочный вылет, так как на станции «Паритет», никто не выходил на связь уже более двенадцати часов.

Едигей принял решение похоронить товарища на родовом кладбище в тридцати километров от их дома. По утру они подготовили тело Казангапа и отправились в путь до кладбища. Всю дорогу Едигей вспоминал их молодость, как они вместе работали и жили.

В свою очередь прилетевшие на станцию космонавты обнаружили, что там совершенно никого нет. А весь экипаж станции отправился на чужеземную планету под названием Лесная грудь. Они хотели подружиться с внеземным разумом и дать ответное приглашения. Комиссия же станции решила не пускать назад исчезнувших космонавтов и дать яростный отпор всем, кто попытается приблизиться к Земле.

А в это время добравшись до кладбища Едигей и вся процессия упёрлись на колючую проволоку, которая загораживала проезд. Охранник объяснил им, что захоронение закрыто и его собираются сносить и строить здесь новые дома. И пришлось тогда с тяжёлым сердцем хоронить своего друга вблизи кладбища. Данная история раскрывает все ценные человеческие качества, которые помогают прожить людям в гармонии и дружбе, не смотря ни на какие преграды.

Картинка или рисунок И дольше века длится день

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Госпожа Бовари Флобер (Мадам Бовари)

  Главная героиня романа Флобера, собственно, мадам Бовари была провинциалкой с мышлением столичной светской львицы. Она рано вышла замуж за овдовевшего доктора, который лечил перелом ноги у ее отца, а сам ухаживал за молоденькой Эммой - будущей Бовари.

• Краткое содержание Горный мастер Бажов

  В этом рассказе Бажова речь идет о верности, доверии близкому человеку. Главная героиня – Катерина осталась одна, ее жених Данила пропал. Болтали всякое: будто сбежал, будто сгинул

• Краткое содержание балета Лебединое озеро (сюжет)

  Балет начинается с того, что Зигфрид вместе со своими друзьями празднует своё совершеннолетие вместе с очаровательными девушками. В самый разгар веселья появляется мать юбиляра и напоминает парню, что его холостая жизнь сегодня заканчивается

• Краткое содержание Астафьев Монах в новых штанах

  Бабушка наказала своему внуку Вите перебрать на улице всю картошку. Мальчик замерз, сидя в снегу, и единственное, что грело его сейчас – мысли о новых брюках, которые ему должна была сшить бабушка к его дню рождения

• Краткое содержание Бальзак Блеск и нищета куртизанок

  В романе Оноре де Бальзака Блеск и нищета куртизанок описывается жизнь французского высшего общества первой половины 19 века.

Ч. Айтматов — роман «Буранный полустанок». В этом романе Ч. Айтматов поднимает проблему исторической памя­ти, уважения человека к собственным корням, к семье, роду, традициям. В центре повествования — драматическая судьба простого казаха-железнодорожника Едигея Жангельдина, прозванного Буранным. Сюжет — похороны его единствен­ного, дорогого друга Казангапа. Однако временные рамки ро­мана не исчерпываются настоящим. Перед нами предстает и прошлое героя, война и тяжелое послевоенное время. Многое пришлось перенести Едигею: он воевал, в конце сорок четвер­того года был демобилизован после контузии. Вернувшись домой, он узнал о смерти единственного ребенка. А вскоре встретил Казангапа, и тот позвал их с женой на Буранный полустанок. Там и прошла вся жизнь. Многое они пережили они вместе, Едигей и Казангап, вместе росли их дети, были и горькие, и радостные минуты. Казангап подарил Едигею вер­блюжонка — Каранара. На Буранном полустанке познако­мился Едигей с учителем Абуталипом Куттыбаевым, весь смысл жизни которого был в детях, и своих, и чужих. Учителя, побывавшего во время войны в плену, воевавшего в Югосла­вии, забрали власти как неблагонадежного человека.

И с горечью переживает Едигей это своеволие и беззаконие властей, желающих обезличить человека, лишить его памяти, мыслей о прошлом, возможности думать и рассуждать. Здесь впервые звучит у Айтматова мотив манкурта, человека без прошлого и будущего. Так в описании жизни этого Буранно­го полустанка перед нами предстает вся судьбы страны — Оте­чественная война, послевоенные репрессии, тяжелые трудо­выми будни, строительство ядерного полигона.

Герои Айтматова, Едигей, Казангап, учитель Абуталип Куттыбаев — настоящие труженики, воплощающие нрав­ственное начало в жизни. Им противопоставлен Сабитжан, сын покойного Казангапа, человек, озабоченный лишь соб­ственной карьерой, благополучием. Он пытается схоронить отца, где попало, «сынок-то милый, всезнающий, не хоронить приехал отца, а только отделаться, прикопать как-нибудь и побыстрей уехать». Сабитжан приехал с пустыми руками, без семьи, похороны отца для него не горе, а пустая формальность, с которой он хочет побыстрей покончить. Горько и стыдно Едигею за сына собственного друга. «Что за люди пошли, что за народ! — негодовал в душе Едигей. — Для них все важно на свете, кроме смерти!» И это не давало ему покоя: «Если смерть для них ничто, то, выходит, и жизнь цены не имеет. В чем же смысл, для чего и как они живут там?»

Точно так же противно становится Едигею при его разгово­ре с приезжим «в хромовых сапогах», нашедшим в записках учителя Куттыбаева контрреволюционную агитацию.

Мотив манкурта продолжает развиваться в романе и в теме научно-технического прогресса. Так, Сабитжан мечтает о вре­мени, когда людьми можно будет управлять с помощью ра­дио: «Человек будет все делать по программе из центра. Ему кажется, что он живет и действует сам по себе, по своей воль­ной воле, а на самом деле по указанию свыше. И все по стро­гому распорядку. Надо, чтобы ты пел, — сигнал — будешь петь. Надо, чтобы танцевал, — сигнал — будешь танцевать.

Надо, чтобы ты работал, — будешь работать, да еще как!» Но, по мысли писателя, лишение человека индивидуальности, его обезличенность — это результат насилия над человеком. «По­мни имя свое» — именно эта авторская мысль проходит через все произведение. И кульминация развития этой темы в ро­мане — это древняя легенда о манкуртах.

Вспомним сюжет легенды. Жуаньжуаны, захватившие Сары-Озеки в прошлые времена, превращали своих пленни­ков в манкуртов надеванием на голову шири — куска сыро­мятной верблюжьей кожи. Высыхая на солнце, верблюжья кожа стискивала голову раба, и человек лишался разума, ста­новился манкуртом. «Манкурт не знал, кто он, откуда родом- племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери — одним словом, манкурт не осознавал себя челове­ческим существом. Лишенный понимания собственного «я», манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и по­тому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помыш­лял о бегстве. Для любого рабовладельца самое страшное — восстание раба. Каждый раб потенциально мятежник. Ман­курт был единственным в своем роде исключением — ему в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хо­зяев».

Одна женщина Найман-Ана решила отыскать сына Жоламана, пропавшего во время сражения с жуаньжуанами. И нашла его — он стал манкуртом, пас хозяйский скот. Она пыталась вернуть ему память, рассказывала, как его зовут, рассказывала о себе и отце, пела колыбельные песни, но жуаньжуаны заметили ее и дали сыну лук и стрелы, чтобы он расправился с матерью. Манкурту же сказали, что эта жен­щина хочет навредить ему, отпарив его голову. И Жоламан убил свою мать выстрелом из лука.

Создавая образ манкурта, писатель задает в романе одну из важнейших тем. Манкурт — это человек, не помнящий сво­его прошлого, не осознающий своей связи с людьми, ни за что не несущий ответственности. Человек, потерявший па­мять, лишенный духовных связей с миром, по мысли писате­ля, не может называться человеком. Утрата духовных связей с прошлым, со своей землей, с традициями предков — все это ведет к разрушению личности.

И писатель проецирует древнюю легенду на современность. Так, Казангапа не могут похоронить на древнем кладбище Ана-Бейит. Погост планируют снести, потому что на этом месте будут строить новый микрорайон. Похоронную процес­сию попросту не пропускают на старое кладбище. Едигей не может понять этого, он пытается спасти Ана-Бейит. Он хочет поехать в область и поговорить с начальством. Просит помо­щи у Сабитжана, но тот отказывает ему, опасаясь за собствен­ную карьеру. И герой называет Сабитжана манкуртом. Во вре­мя похорон Едигей читает молитву и с горечью думает о моло­дежи, о том, как она будет жить без этих молитв. Герой пони­мает, что в жизни есть минуты, когда лишь молитва дает человеку душевное успокоение, но всего этого молодое поко­ление лишено…

Повествовательная структура романа разнообразна. Айт­матов включает различные легенды (легенда о манкуртах, ле­генда о певце Раймалы-ага), мифы (миф о Чингисхане, миф о птице Доненбай). Реальный план повествования перемежает­ся с фантастическим: за всем происходящим на земле следят представители планеты Лесная Грудь, космические силы не остаются безучастными к добрым и злым поступкам людей. Айтматов рассказывает нам о цивилизации, превосходящей землян своей разумностью (на планете никогда не было войн). Жители Лесной Груди хотят подружиться с землянами, они пригласили в гости наших космонавтов, однако и тут после­довали особые указания властей. С горькой иронией, даже долей сарказма пишет об этом Ч. Айтматов: «…Комиссия, об­суждавшая предложение Лесной Груди, тем временем реши­ла: не допускать возвращения бывших паритет-космонавтов; отказаться от установления контактов с Лесной Грудью и изо­лировать околоземное пространство от возможного инопла­нетного вторжения обручем из ракет».

«И дольше века длится день» - первый роман Ч. Айтматова . Вышел в 1980 году под названием «Буранный полустанок». В 1990 году в журнале «Знамя» вышла «повесть к роману» «Белое облако Чингисхана», впоследствии вошедшая в состав романа.

Начинается роман с описания лисицы, следующей по железнодорожным путям:

С наступлением ночи лисица вышла из овражка. Выждала, вслушиваясь, и потрусила к железно-дорожной насыпи, бесшумно перебегая то на одну, то на другую сторону путей. Здесь она выискивала объедки, выброшенные пассажирами из окон вагонов. Долго ей пришлось бежать вдоль откосов, обнюхивая всяческие предметы, дразнящие и отвратительно пахнущие, пока не наткнулась на что-то мало-мальски пригодное. Весь путь следования поездов был засорен обрывками бумаги и скомканных газет, битыми бутылками, окурками, искореженными консервными банками и прочим бесполезным мусором. Особенно зловонным был дух из горлышек уцелевших бутылок - разило дурманом. После того как раза два закружилась голова, лисица уже избегала вдыхать в себя спиртной воздух. Фыркала, отскакивала сразу в сторону.

Далее, пожилая женщина бежит сказать о смерти человека, известного всему селу (Казангапа), друга главного героя - Буранного Едигея. Устраиваются похороны, но прибыв на кладбище семья и односельчане узнают, что его нет - там построен космодром, запуск с которого навсегда окутает Землю занавесом (операция «Обруч»)

Важным является и место, где живут герои романа - Сары-Озеки - бесплодная пустыня, поэтому, героям терять уже нечего:

Едигей начальника нарочно называл на «ты», чтобы тот понял, что Едигею нечего лебезить и бояться, дальше сарозеков гнать его некуда

Трагически в романе описывается судьба учителя Абуталипа, который после трудовых дней на полустанке пишет детям свой завет: «не на продажу, не для тщеславия, а как исповедь для души», чтобы написать пережитое, переосмыслить его, оставить своим детям как наставление и память. Позже он был арестован по ложному доносу, и покончил с собой, чтобы избежать преследование своей семьи, как выяснит Буранный Едигей:

Гад такой, сволочь, выкрутился (Абуталип бросился под поезд) - выругался он (Тансыкбаев - один из авторов клеветнического доноса, у Ч. Айтматова - персонификация манкурта). - Все дело сорвал! А? Надо же! Ушел ведь, ушел! - и отчаянно налил себе стакан водки

Сказания о манкуртах

Одним из основных моментов романа является история о манкуртах . Впервые читатель сталкивается с ним во время похорон Казангапа:

У кладбища Ана-Бейит была своя история. Предание начиналось с того, что жуаньжуаны, захватившие сарозеки в прошлые века, исключительно жестоко обращались с пленными воинами…Чудовищная участь ждала тех, кого жуаньжуаны оставляли у себя в рабстве. Они уничтожали память раба страшной пыткой - надеванием на голову жертвы шири

Писатель пишет, что намного легче уничтожить человека, чем удалить его память и разум, «вырвать корни того, что остается с человеком до его последнего вздоха, оставаясь его единственным обретением, уходящим вместе с ним и не доступным для других» . Жуаньжуане придумали самый варварский способ - отнимать живую память Человека, что, по мнению Ч. Айтматова , самое «тяжкое из всех мыслимых и немыслимых злодеяний».

Само название кладбища символично - «Ана Бейит» - Материнский упокой. Случайно, купцы и погонщики стада встретили одного из манкуртов, среди них оказалась и его мать - Найман-Ана, которая не знала покоя после этой встречи, старалась разыскать пастуха-манкурта. Разыскав его, она каждый раз спрашивала сына об отце, откуда он родом, но тот молчал.

Особый смысл имеют слова, сказанные ею в отчаянии (во многом тут проявилась и позиция писателя):

Можно отнять землю, можно отнять богатство, можно отнять и жизнь, но кто придумал, кто смеет покушаться на память человека?! О Господи, если ты есть, как внушил ты такое людям? Разве мало зла на земле и без этого?

Сын не вспомнил её… спросив у хозяев, получил ответ, что у него нет матери… ему были вручены лук и стрелы, которыми он убивает свою мать.

Рассказ о манкуртах имеет важное значение для всего романа. К ним относится семья Тансыкбаевых, которые желанием выделиться нарушили все человеческие нормы и мораль. Для того, чтобы узнать о судьбе Абуталипа Буранный Едигей едет в Алма-Ату, где через русского ученого находит хоть какую-то правду - именно человечность является главным в романе, не родство и национальные признаки.

Даже окончание романа связано с этой темой - прибыв на кладбище, персонажи видят кордон, где главным является лейтенант Тансыкбаев (сын). Неслучайно приводится история на посту, где служит солдат из Вологды, который с должным уважением обращается с прибывшими на похороны людьми, чувствуя себя неловко. Это важно, когда на пост приходит Сабитжан Тансыкбаев, который обращается нарочито невежливо, именует Буранного Едегея и других «посторонними».

Долго думая над словами Сабитжана, о его идеи о радиоуправляемых людях, о том, что образование делает человека Человеком, все больше Едигей приходит к выводу, что «может быть его и обучали для того, чтобы он оказался таким, каким оказался… что если им самим уже управляют по радио?», он произносит:

Манкурт ты, самый настоящий манкурт!

Историческая ценность романа

Ещё до выхода романа «И дольше века длится день» («Буранный полустанок») Ч. Айтматов пользовался популярностью как у советских читателей, так и за рубежом. Г. Гачев пишет:

Что ж: один общий день длится больше века и веков - от Чингисхана до Чингиза-поэта. Непрекращающаяся брань между силами Добра и Зла. Выбирай сторону, человече! и вот творчество Чингиза Айтматова помогает нам, вооружает выбрать Благо: его и подвиг, и труд - и красоту и счастье.

Автор снова возвращает нас к легенде о «Сарыозекской казни» , чтобы, протеревши глаза от слёз нового времени, прозреть необратимость истин бытия любою злою силой, пусть и овеянной ореолом неподвластности и непобедимости.

Примечания

Литература

• Ч. Айтматов. И дольше века длится день. СПб.: Азбука-классика 2004
• Человек и его духовная родина в романе «И дольше века длится день»

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "И дольше века длится день" в других словарях:

Из стихотворения «Единственные дни» (1959) Бориса Леонидовича Пастернака (1890 1960), который пишет о днях солнцеворота, когда «зима подходит к середине». И любящие, как во сне, Друг к другу тянутся поспешней, И на деревьях в вышине Потеют от… … Словарь крылатых слов и выражений

- «И ДОЛЬШЕ ВЕКА ДЛИТСЯ ДЕНЬ», СССР, СИНТЕЗ/СОЮЗТЕАТР/ФОНД СТД СССР, 1986, цв., 171 мин. Спектакль. По одноименной пьесе Ч.Айтматова. Видеозапись спектакля Государственного молодежного театра Литовской СССР. В ролях: Саулюс Барейкис, Ирена… … Энциклопедия кино

- «День национального кино Азербайджана» Кадр из фильма «Пожар на нефтяном фонтане в Бибиэйбате» (1898) … Википедия

Щ 854 Жанр: рассказ (повесть)

Один день Ивана Денисовича

В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Айтматов. Чингиз Айтматов Чыңгыз Айтматов … Википедия

Владимир Афанасьевич Малыщицкий Дата рождения: 23 сентября 1940(1940 09 23) Место рождения: Ленинград, СССР Дата смерти … Википедия