Исаак бабель король анализ. Романтика изгоев. Иссак Бабель и его "Одесские рассказы". "Смеховое слово" как наиболее актуальная проблема в изучении малой прозы И. Бабеля. Характеристика новеллы "Король". Смерть в художественном мире И. Бабеля как отправная
"Смеховое слово" как наиболее актуальная проблема в изучении малой прозы И. Бабеля. Характеристика новеллы "Король". Смерть в художественном мире И. Бабеля как отправная точка балаганной сценки. Анализ главных героев новеллы "Как это делалось в Одессе".
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Одной из наиболее актуальных проблем в изучении малой прозы И.Э. Бабеля можно назвать использование писателем «смехового слова». Понимая под «смеховым словом» категорию поэтики М.М. Бахтина, которая «реализуется в «обрядово-зрелищных формах», «словесносмеховых произведениях», в «формах и жанрах фамильярно-площадной речи» , можно отметить, что «Одесские рассказы» являются более чем продуктивным нарративным полем, где «смеховое слово» проявляется через карнавальные «смеховые образы», которые составляют существенную часть общей поэтики новеллистического цикла.
Заглавный образ первой новеллы цикла «Король» достаточно традиционен для смеховой народной культуры. Король и шут, переодетый в короля, непременные участники любого карнавала, в финале которого происходит развенчание самозванца. В начале рассказа поддельным королем является новый пристав, который представляет государственную власть. Он убежден в том, что «там, где есть государь император, там нет короля», поэтому решает устроить облаву на Беню Крика (Короля воров) во время свадьбы его сестры. В финале рассказа, согласно закону карнавала Беня Крик, настоящий Король Молдаванки, развенчивает своего противника: «Городовые, тряся задами, бегали по задымленным лестницам. Пожарные были исполнены рвения, но в ближайшем кране не оказалось воды. Пристав та самая метла, что чисто метет, стоял на противоположном тротуаре и покусывал усы, лезшие ему в рот» . Очистительный огонь горящего участка выполняет функцию оберега свадебного действа, которое хотел разрушить пристав, за что и был наказан.
Время карнавала это свадебное время. В «Одесских рассказах» свадьба одно из главных событий в жизни Молдаванки. Две свадьбы описаны Бабелем в новелле «Король»: брак Бени с Цилей и сестры Бени Двойры Крик «с щуплым мальчиком, купленным на деньги Эйхбаума» .
Женитьба на Циле, дочери Эйхбаума, сопровождается мотивами изобилия и плодородия: «Новобрачные прожили три месяца в тучной Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота». Можно согласиться с мнением М.Б. Ямпольского, для которого любовь, поразившая сердце Короля, была новой победой Крика, а не «поражением», о чём с иронией писал Бабель, «его инициацией возмужанием».
Вторая свадьба, организованная Королем, это буффонада. Крик на деньги Эйхбаума покупает жениха для своей сестры Двойры: «сорокалетняя Двойра, изуродованная болезнью, с разросшимся зобом и вылезающими из орбит глазами, сидела на горе подушек рядом с щуплым мальчиком, купленным на деньги Эйхбаума».
Если возрождающая сила свадьбы Бени Крика на Циле передана через тучность Бессарабии, то во второй мы наблюдаем «выпячивание» карнавального мира через разросшийся зоб и вылезающие из орбит глаза Двойры. Если первая свадьба это торжество любви, то вторая ее травестия, а «молодожены» сорокалетняя сестра Крика и «щупленький мальчик» это клоунская пара, которая разыграет свою цирковую репризу в финале рассказа: «Одна только Двойра не собиралась спать. Обеими руками она подталкивала оробевшего мужа к дверям их брачной комнаты и смотрела на него плотоядно, как кошка, которая, держа мышь во рту, легонько пробует ее зубами».
Исследователь М. Б. Ямпольский проводит параллель между «Королем» и новеллой из «Конармии» Бабеля «Пан Аполек». По его предположению, сватовство Крика это пародия на евангельский сюжет: оранжевый костюм Бени и оранжевый кунтуш Христа, мгновенно излеченный удар Эйхбаума, который тут же «поднялся» и второе чудо Христа в Галилее . Литературовед сравнивает Дебору из притчи Аполека с ее карнавальным образом Двойрой. Соответствие устанавливается на основе «симметрической инверсии: «слоновьему качеству мужа Деборы соответствует «мышь» у Двойры, рвоте Деборы смакование Двойрой несчастной мыши, зажатой во рту» .
Ссылаясь на известное высказывание В.Н. Турбина: «И Евангелие карнавал» , нельзя отрицать наличие в цикле Бабеля смеховых аллюзий на «евангельский текст». Несмотря на это, нужно с осторожностью отнестись к сопоставлению образов Бени и Христа, Двойры и Деборы, так как М.Б. Ямпольский проводит параллель между рассказами, опубликованными с разницей в два года («Король», 1921; «Пан Аполек», 1923).
К образу свадьбы Бабель обращается в рассказе «Отец», когда описывает налетчиков, отправляющихся в публичный дом Иоськи Самуэльсона: «Глаза их были выпучены, одна нога отставлена в каждом экипаже сидел один человек с букетом, и кучера, торчавшие на высоких сиденьях, были украшены бантами, как шафера на свадьбах». В эпизоде пародируется и гиперболизируется мотив «свадебного поезда», с помощью которого создается гротескный образ торжествующего, выпячивающегося мира Молдаванки и компенсируется отсутствие описания еще одной свадьбы Баськи Грач и Бени Крика.
Брак дочери Фроима Грача и Короля воров не изображается Бабелем, но, зная, что слово Бени Крик не расходится с делом, можно не сомневаться в том, что свадьба состоялась. Скорее всего, ее описание не укладывалось в художественный мир, созданный Бабелем в «Одесских рассказах». Мужеподобная Баська и красавец Бенчик представляли бы собой комическую пару, сама же свадьба, построенная на денежном договоре Крика и Фроима Грача, выглядела бы буффонно, отчего облик короля заметно поблек в глазах читателей.
Несмотря на отсутствие описания брака по расчету, И.А. Есаулов отмечает, что «в сущности, карнавальность художественного мира Бабеля лишь внешняя, так как за ней скрывается весьма рациональный подход к «владычеству», когда все решают деньги, а не страсть. Отчасти можно согласиться с логикой размышлений исследователя, но материальная подоплека событий не соответствует романтизированному художественному миру Молдаванки, в котором, по словам Бабеля, «владычествует страсть».
Если обратиться к изначальным истокам свадьбы, то сама по себе она восходит к ритуальной трапезе, «производящей» род . Поэтому при анализе свадьбы Двойры Крик особого внимания заслуживают пиршественные образы.
О творящей силе еды и питья М.М. Бахтин писал: «Еда и питье одно из важнейших проявлений жизни гротескного тела. Особенности этого тела его открытость, незавершенность, его взаимодействие с миром. Тело выходит здесь за свои границы» .
В начале рассказа «Король» описывается приготовление к ужину, устроенному в честь свадьбы Двойры: «столы, поставленные во всю длину двора высовывали свой хвост за ворота Перекрытые бархатом столы вились по двору, как змеи, которым на брюхо наложили заплаты всех цветов, и они пели густыми голосами».
Квартиры превращены в кухни, где полыхает «тучное», «пьяное и пухлое пламя» символическое расширение образа очага раздвигает границы пространства художественного текста. Гиперболичность в описании создает ощущение вселенского пира, подтверждением чему становится неявное уподобление вьющихся, «как змеи», столов, которые, не умещаясь во дворе, «высовывали свой хвост за ворота». Традиционный образ крохотной восьмидесятилетней Рейзл, хозяйки свадебной кухни, это одновременно комический контраст между крошечной Рейзл и великанской кухней, в которой она «царит», и символ плодородия (Рейзл горбата, а горб в «смеховой культуре» наделен производительной силой). Плодородие передано через описание пиршественного изобилия: «На этой свадьбе к ужину подали индюков, жареных куриц, гусей, фаршированную рыбу и уху нездешнее вино и апельсины из окрестностей Иерусалима».
Энергия, конденсирующаяся во время свадебного пира, получает выход: еврейские нищие, «насосавшись, как трефные свиньи», ямайского рома, стучат костылями, а налетчики начинают бушевать: «Лева Кацап разбил на голове своей возлюбленной бутылку водки. Моня Артиллерист выстрелил в воздух». Пьянство и побои неотъемлемая часть как свадебного действа, так и карнавально-смеховой культуры в целом.
Если свадьба Бени Крика с Баськой это «карнавальная мистификация», то за «свадебные тумаки» можно принять избиение пьяного мужика Любкой Шнейвейс в новелле «Отец». Она била «сжатым кулаком по лицу, как в бубен, и другой рукой поддерживала мужика, чтобы он не отваливался», после чего «он упал на камни и заснул» . Сцена выглядит комично, благодаря сравнению лица мужика с бубном и авторскому комментарию к действиям бой-бабы. Верх комизма неожиданный финал. Побои, заканчивающиеся сном, или бандитский налет, итог которого пышные похороны, органично вписываются в карнавал Молдаванки.
В новелле «Как это делалось в Одессе» похороны приказчика Мугинштейна, случайно застреленного пьяным налетчиком, становятся праздником, по торжественности не отличающимся от свадьбы: «Таких похорон Одесса еще не видала, а мир не увидит. Городовые в этот день одели нитяные перчатки. Шестьдесят певчих шли впереди процессии. Старосты синагоги торговцев кошерной птицей вели тетю Песю под руки. За старостами шли члены общества приказчиков евреев, а за приказчиками евреями присяжные поверенные, доктора медицины и акушерки фельдшерицы...» .
Смерть в художественном мире Бабеля это отправная точка балаганной сценки, например, богач Тартаковский встречает похоронную процессию, которая хоронит его же, Тартаковского, но в гробу оказывается пулемет, а сама процессия превращается в налетчиков, которые нападают на слободских громил.
Молдаванка приемлет смерть как праздник, как травестию и даже как глумление.
В рассказе «Отец» повествуется об остановке в Одессе российских мусульман, возвращающихся со святых мест. Один из паломников находится при смерти, но отказывается от врачебной помощи, потому что «тот, кто кончается по дороге от Бога Мухаммеда к себе домой, тот считается у них первый счастливец и богач...» Сторож Евзель издевается над больным: «Халваш, закричал Евзель умирающему и захохотал, вот идет доктор лечить тебя...» .
Как предполагает И.А. Есаулов, подобный смех возможен только над «страдающим и умирающим «чужим» , который не является частью народного гротескного тела, в данном случае над иноверцем. В рамках оппозиции «свой чужой» становится понятен смеховой контекст, куда вкраплен эпизод со смертью муллы: пьяницы, валяющиеся «как сломанная мебель» на Любкином дворе, и Беня Крик, развлекающийся с публичной женщиной Катюшей. Подобное соседство, снижая пафос смерти, утверждает бессмертие жизни Молдаванки, которую увидела Баська из Тульчина, с «сосущими младенцами и брачными ночами, полными пригородного шику и солдатской неутомимости» .
Смерть в карнавальной смеховой культуре это еще и оборотная сторона зарождающейся жизни. Давидка из завершающего цикл рассказа «Любка Казак», символизирует плод любви описанных выше свадеб Молдаванки. Генетическую мать Давидки Бабель лишает не только материнских черт (Любка Казак пьет водку стоя, бьет мужика, ругается, носит мужское прозвище), но и способности накормить свое дитя. Когда у Любки кончается молоко, Цудечкис засовывает ей в рот «худой и грязный локоть».
Этот жест Цудечкиса можно рассматривать как некий род фамильярности, которая устанавливается между участниками во время карнавала. Сюда же относятся бранные обращения героев (Любка «арестантка», «бессовестная», «паскудная мать», Цудечкис «мурло», «старый плут»). Оригинальна точка зрения М.Б. Ямпольского, который считал, что «локоть очевидный «мужской» эквивалент груди, но также и бесплодного фаллоса» . Может быть, это связано с тем, что матьДавидки, по определению Цудечкиса, «паскудная» и «жадная», то есть в карнавальном мире она «бесплодна» и не может иметь детей. Тогда становится понятно, почему Бабель вводит сцену отлучения ребенка от материнской груди. Теперь о младенце будет заботиться хлебосольная, любвеобильная Молдаванка, карнавальным законам которой научит Давидку мудрый Цудечкис.
Давидка, Любка Казак, Цудечкис и другие герои «Одесских рассказов» Бабеля плоть от плоти «Молдаванки, щедрой нашей матери» . Пользуясь определением М.М. Бахтина, можно сказать, что Бабель изобразил в цикле «народно-праздничную концепцию рождающегося, кормящегося, растущего и возрождающегося всенародного тела» . Давидка, усыновленный Молдаванкой, в будущем займет место Короля Бени Крика, о чем свидетельствует царственное имя младенца (ср. иудейский царь Давид). Но судьба «нового» Короля сокрыта в историях Цудечкиса, о которых автор собирается рассказать в следующих новеллах. Тем самым Бабель обозначает незавершенность карнавала Молдаванки, перешагнувшего за границы цикла «Одесских рассказов», выплеснувшегося за временные, пространственные и официальные рамки, чтобы обрести бессмертие.
Таким образом, анализ «смехового слова» в «смеховых образах» новеллистики Бабеля позволяет утверждать, что его роль в повествовательной ткани текста значительна.
смеховой слово новелла
Литература
1.Бабель И.Э. Как это делалось в Одессе. М., 2005. С. 111 145.
2.Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса М.,1990.
3.Есаулов И.А. «Одесские рассказы» Исаака Бабеля: логика цикла // Москва. 2004. № 1. С. 204 216.
4.Турбин В.Н. О Бахтине // Турбин В.Н. Незадолго до Водолея: Сборник статей. М., 1994. С. 446 464.
5.Ямпольский М.Б. Структуры зрения и телесность // Жолковский А.К. Бабель/ВаЬе1 /А.К. Жолковский, М.Б. Ямпольский. М., 1994.
Размещено на Allbest.ru
...Подобные документы
Ведущее место в творчестве Бабеля занимает роман "Конармия". Этот роман не похож на произведения других авторов, описывающих события гражданской войны и революции. Большинство романов состоит из глав, а "Конармия" - из 36 новелл.
сочинение , добавлен 16.02.2006
Политика и идеологическая направленность журнала "Летопись", издававшегося под руководство Максима Горького. Анализ рассказов Исаака Бабеля "Мама, Римма и Алла" и "Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна", опубликованных в журнале, в социальном контексте.
курсовая работа , добавлен 26.10.2016
Бабель и его роман "Конармия". Художественное своеобразие романа. Рождение человека нового типа в огне гражданской войны по произведению Бабеля "Конармия". Вера в необходимость революции и войны, крови и смерти ради будущего.
реферат , добавлен 12.12.2006
Детские годы и образование Исаака Эммануиловича Бабеля. Учеба в Киевском институте финансов и предпринимательства. Знакомство с Максимом Горьким. Работа в Наркомпросе и в продовольственных экспедициях. Обвинение в шпионаже, арест и смерть писателя.
презентация , добавлен 14.05.2013
Формирование и характерные особенности жанра новеллы в русской литературе. Исследование преломления классических и модернистских художественных систем в новеллистике М. Булгакова 20-х годов ХХ века: физиологический очерк, реалистический гротеск, поэтика.
дипломная работа , добавлен 09.12.2011
Отражение событий революции и Гражданской войны в русской литературе, военное творчество поэтов и прозаиков. Изучение жизни и творчества И.Э. Бабеля, анализ сборника новелл "Конармия". Тема коллективизации в романе М.А. Шолохова "Поднятая целина".
реферат , добавлен 23.06.2010
Знакомство с творческой деятельностью Эдгара По, общая характеристика новелл "Падение дома Ашеров" и "Убийство на улице Морг". Рассмотрение особенностей выявления жанрового своеобразия новеллы как литературного жанра на материале творчества Эдгара По.
курсовая работа , добавлен 19.12.2014
Изучение трагедии творческой личности в романе Дж. Лондона "Мартин Иден". Рассмотрение особенностей литературного стиля Ги де Мопассана в создании психологического портрета при помощи художественной детализации. Критический анализ новеллы "Папа Симона".
контрольная работа , добавлен 07.04.2010
Новеллы и драмы в творчестве Клейста. Правда и мистификация в комедии "Разбитый кувшин". Сотрясённый мир в новеллистике Г. Клейста "Маркиза д’О", "Землетрясение в Чили", "Обручение на Сан-Доминго". Специфические особенности жанров в творчестве Клейста.
курсовая работа , добавлен 06.06.2010
Особенности творческой индивидуальности М. Веллера, внутренний мир его героев, их психология и поведение. Своеобразие прозы Петрушевской, художественное воплощение образов в рассказах. Сравнительная характеристика образов главных героев в произведениях.
И вот я буду говорить, как говорил господь на горе Синайской из горящего куста. Кладите себе в уши мои слова.
И. Бабель. Как это делалось в Одессе
Написанные в начале20-х годов рассказы И. Бабеля «Король», «Как это делалось в Одессе», «Отец», «Любка Казак» и др. образуют собой единый цикл, известный под названием «Одесские рассказы». Тяга к экзотике, жизнен-ным парадоксам, к романтической чрезвычайности под-толкнули писателя обратиться к живописной Молдаванке, ее обитателям, быту. Уголовники, евреи-приказчики, тор-говцы предстают перед нами в необычном свете, посколь-ку щедрый юмор Бабеля заставляют нас забыть о суровом времени и исторических событиях, когда создавались эти рассказы. Главный герой цикла Беня Крик — король бин-дюжников и налетчиков, главарь одесских бандитов. Он молод и хорош собой, остроумен и сообразителен, велико-душен и даже по-своему честен. Это, в сущности, фантасти-ческая и далекая от своего реального прототипа фигура, потому что, шутя и иронизируя, Бабель задался целью опо-этизировать бандитскую смелость, благородство, удачливость и ухарство, рыцарскую справедливость Бени Крика и его друзей — людей «бандитской чести». Выступая в роли одес-ского Робин Гуда, Беня и его гвардия грабят «тяжелые кошельки» богачей, чтобы избавить от лишних бед и горе-стей бедных людей, ведь «подкладка тяжелого кошелька сшита из слез».
Смеясь и шутя, Бабель приподнимает своих героев над будничностью и серостью мещанской жизни, словно бро-сая вызов тусклому и душному миру обыденности. Но это не делает одесских бандитов менее невежественными и ог-раниченными, чем они есть на самом деле. Этот контраст, наряду с экзотической обстановкой, «смачной» речью, жи-вописными костюмами одесских налетчиков, разодетых, «как птицы колибри», яркостью событий, делают героев «Одес-ских рассказов» незабываемыми.
Жизнь бандитов, разворачивающиеся перед нами собы-тия больше похожи на действия какого-то комического спектакля, чем на реальность. Создается впечатление, что Беня Крик и его жертвы играют в какую-то общую игру, прекрасно находя общий язык и договариваясь полюбов-но, если возникает такая необходимость, без помощи влас-тей и полиции («Полиция кончается там, где начинается Беня»). Именно поэтому одесские бандиты больше разма-хивают своим оружием и, в крайнем случае, стреляют в воздух, ведь в их среде убийство «живого человека» счита-ется большим грехом, за который можно поплатиться жизнью от рук своих же товарищей («Хорошую моду взял себе — убивать живых людей»). Материал с сайта
И. А. Смирин очень удачно определил стиль «Одесских рассказов» Бабеля как «ироническую патетику», ведь за бандитской «деятельностью» рыцарей Молдаванки видит-ся не только протест против богачей тартаковских, господинов приставов, толстых бакалейщиков и их высокомер-ных жен, но и поиски жизненной правды. Контрастность изображения, своеобразное сочетание бытовизма и яркого гротеска, лирики и цинизма, пафоса и иронии не только создали неповторимый колорит этого цикла, но и привели к всенародной популярности «Одесских рассказов».
Романтика изгоевНаум ЛЕЙДЕРМАН (Россия) (Из доклада на III конференции «Одесса и еврейская цивилизация».)
Один из первых критиков (Вешнев В. Поэзия бандитизма// Молодая гвардия, 1924, №7) «Одесских рассказов» И. Бабеля назвал их «одесской бандитской эпопеей».
Гроздь из четырех новелл («Король», «Как это делалось в Одессе», «Отец», «Любка Казак»)1
, входящих в «Одесские рассказы», воспринимается как экзотические зарисовки быта одесских евреев, развлекающие читателей пряным ароматом одесского жаргона, экстравагантными выходками героев и детективными фабулами.
В 30-е годы Бабель написал рассказы «Конец богадельни» и «Фроим Грач», прямо связанные с «Одесскими рассказами».
Как соотносится Одесса «Одесских рассказов» с Одессой реальной? «Одесса — очень скверный город. Это всем известно». Это первые строки автобиографических заметок Бабеля, которые он озаглавил — «Мои листки». «Вместо “большая разница” там говорят “две большие разницы”, и еще — “тудою-сюдою”. Мне же кажется, что можно много сказать хорошего об этом значительном и очаровательнейшем городе Российской империи».
И далее — в том же величальном духе: «Подумайте: город, в котором легко жить, в котором ясно жить. Половину населения его составляют евреи, а евреи — это народ, который несколько очень простых вещей очень хорошо затвердил. Первое: они женятся для того, чтобы не быть одинокими. Второе: любят для того, чтобы жить в веках. Третье: копят деньги для того, чтобы иметь дома и дарить женам каракулевые жакеты. Четвертое: чадолюбивы, потому что это же очень хорошо и нужно — любить своих детей».
Это, по существу, некое замещение десяти заповедей — фамильярно-одомашненых. Эти заповеди испокон веку служили духовным оплотом гонимого народа, и в Одессе, они, видимо, действовали вполне результативно. Не случайно же Бабель констатирует: «Бедных евреев из Одессы очень пугают губернаторы и циркуляры, но сбить их с позиции нелегко, очень уж стародавняя позиция. В значительной степени их усилиями создалась та атмосфера легкости и ясности, которая окружает Одессу».
Но каким образом сохраняется эта система духовного самосохранения (да и физического выживания) народа без ущерба для своих скрижалей в оскорбительных и унизительных условиях — «черта оседлости», процентная норма, погромы?.. И, главное, удается ли народу сберечь верность этим заповедям на самом деле?
Четыре одесские новеллы образуют очень своеобразное единство, основа которого — Молдаванка. Молдаванка — это тот космос, в котором протекает жизнь всех персонажей «Одесских рассказов», где совершаются со-бытия их бытия.
Реалии Молдаванки, одесской окраины, которая простирается от Старопортофранковской до Слободки-Романовки, — эти реалии проступают в ароматных названиях улиц: Госпитальная, Костецкая, Дальницкая, Степовая, Охотницкая, Балковская. Но вообще-то у Бабеля Молдаванка расширяется, захватывая всю Одессу целиком, с ее центральными улицами — Екатериниской, Большой Арнаутской и Софиевской, с могучим портом и дальнею Пересыпью. У Бабеля «молдаванским колоритом» окрашена вся Одесса, все одесское несет на себе печать того, что можно назвать «молдаванским менталитетом». Именно это — «молдаванский менталитет» — Бабель живописует и анализирует, стараясь постигнуть его суть, его светлые и темные стороны, его динамику.
Облик Молдаванки, ее быт и нравы, ее типажи — это некое карнавальное воплощение духовного мира, духовной субстанции российского еврейства. Практическому знанию этих грязных, нищих, тесных закоулков Одессы Бабель противопоставляет феерически красочный, тетрализованный облик Молдаванки: «И вот Баська из Тульчина увидела жизнь в Молдаванке, щедрой нашей матери, жизнь, набитую сосущими младенцами, сохнущим тряпьем и брачными ночами, полными пригородного шику и солдатской неутомимости». Пиршество и роскошь антуража бабелевского художественного мира взамен грязи и нищеты реальной Молдаванки есть некий вызов: да, Молдаванка, — как там ни крути — это еще одна ипостась еврейского гетто, но это гетто не просит сострадания, его обитатели не нуждаются в снисходительной жалости. Они знают себе цену и осознают свое место в мироздании.
Повествование в «Одесских рассказах» ведется в торжественно-библейском стиле. Уже в рассказе «Король» есть отсылка к Священной книге евреев: «Три кухарки, не считая судомоек, готовили свадебный ужин, и над ними царила восьмидесятилетняя Рейзл, традиционная, как свиток Торы, крошечная и горбатая».
Подобным образом обычно звучат эпические сказания в исполнении профессиональных аэдов и рапсодов, собирателей и хранителей легендарной истории своих народов. В «Одесских рассказах» тоже есть свой рапсод — это Арье-Лейб. «Гордый еврей, живущий при покойниках» — так, без ложной скромности, аттестует он самого себя. В еврейской культуре кладбищенские нищие — это особая каста: юродивые и святые, шуты и плакальщики, назойливые попрошайки и мудрые философы — они вольно или невольно выступают хранителями вековых заветов — ведь, по меньшей мере, Кадиш они знают.
Запев свой Арье-Лейб ведет в полном соответствии с эпическим каноном: «И вот я буду говорить, как говорил Г-сподь на горе Синайской из горящего куста. Кладите себе в уши мои слова. Все, что я видел, я видел своими глазами, сидя здесь, на стене второго кладбища, рядом с шепелявым Мойсейкой и Шимшоном из погребальной конторы...» Арье-Лейб — аэд «новой формации», он не повторяет «преданья старины глубокой», он рассказывает о том, что видел собственными глазами. Аэд-хроникер, репортер с кладбищенской стены.
В «Одесских рассказах» кальки с идиш, украинизмы и элементарное пренебрежение русской граматикой образуют такие словесные кораллы, которые поражают своей гротесковой пышностью и какой-то грациозной нелепостью. Ну, кто только ни цитирует эти пассажи: «Об чем думает такой папаша? Об выпить хорошую рюмку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях и ни об чем больше...»; «Папаша, ...пусть вас не волнует этих глупостей»; «Слушайте, Король, я имею вам сказать пару слов»...
Представленный в такой речевой оболочке, мир Молдаванки приобретает черты своеобразного эпического предания, где высокая патетика причудливо переплетается со снижающей карнавальностью. А в эпосе следует ожидать явления легендарных героев и их великих свершений. Ожидания сбываются...
В этом экзотическом мире, среди мешанины скупщиков краденого, контрабандистов, содержателей притонов, мелких маклеров, кладбищенских нищих возвышаются носители высоких идеалов Молдаванки, ее гордость и слава, ее рыцари. Кто же они? Налетчики во главе со своим Робин Гудом, своим королем Беней Криком.
Почему появились эти самые «рыцари» на Молдаванке, почему «молдаванский менталитет» превратил этих налетчиков в рыцарей? А потому, что тем, кто
оскорблен любой формой унижения, — в данном случае планетарным изгоям, которыми являются евреи, опутанные, как колючей проволокой, изощренной системой государственных, конфессиональных, социальных запретов и табу, — ох как хочется видеть им в своей среде «рыцарей без страха и упрека»! Справедливых судей и храбрых защитников, у которых слово сразу подкрепляется делом.
Мир Молдаванки, созданный на страницах «Одесских рассказов», конечно же, в целом, романтический мир. «И тут друзья Короля показали, что стоит голубая кровь и неугасшее еще молдаванское рыцарство».
А какими фламандскими красками изображается сам Беня: «Он был одет в оранжевый костюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет». Или: «На нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны и малиновые штиблеты». А вот так выглядят его друзья: «Аристократы Молдаванки, они были затянуты в малиновые жилеты, их плечи обтягивали рыжие пиджаки, а на мясистых ногах лопалась кожа цвета небесной лазури».
Вот как они едут в публичный дом: «Они ехали в лаковых экипажах, разодетые, как птицы колибри, в цветных пиджаках, глаза их были выпучены, одна нога отставлена к подножке, и в стальной протянутой руке они держали букеты, завороченные в папиросную бумагу». Торжественно, на глазах у всей публики они следуют на культурное мероприятие.
В этом пародийно-декоративном изображении налетчиков, в этих преувеличенных восторгах повествователя и в поклонении обитателей Молдаванки перед Беней Криком и его коллегами есть какая-то всеохватывающая этическая перевернутость.
Почему же именно Беня удостоился звания Короля?
Прежде всего, как и положено эпическому герою, Беня наделен в некотором роде сверхъестественными качествами. О его темпераменте говорится в самых возвышенных тонах. «И вот добился своего Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над миром». Его ораторские способности высоко оценивает сам Фроим Грач — «крестный отец» Молдаванки: «Беня говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь».
И действительно, как артистически чувствителен Беня! «Мосье Тартаковский, — ответил ему Беня Крик тихим голосом, — вот идут вторые сутки, как я плачу за дорогим покойником, как за родным братом, но я знаю, что вы плевать хотели на мои молодые слезы». А какая сила убедительности в его покаянном слове, обращенном к тете Песе, матери убитого приказчика Иосифа Мугинштейна: «...Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны Б-га не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду? И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озера и гористый воздух и сплошные французы?..» А сколько социального пафоса в его прощальной речи на могиле Иосифа: «Что видел наш дорогой Иосиф в своей жизни? Он видел пару пустяков. Чем занимался он? Он пересчитывал чужие деньги. За что погиб он? Он погиб за весь трудящийся класс».
Повествователь подает слово Бени с почтительностью и восторгом. Но как же нелепо и смешно выглядит на фоне литературной речи это сочетание высокой экспрессии с сентиментальным лиризмом.
Перейдем к описанию подвигов героя.
Первый подвиг Бени Крика (новелла «Король») — поджог полицейского участка — был знаком его самутверждения. Раз пристав сказал: «...Где есть государь император, там нет короля», — так Беня покажет, что Король таки есть! В России поджог полицейского участка или вообще любой ущерб, наносимый власти, всегда воспринимался не без одобрения: власть, а не властна!
А вот второй подвиг Бени (расссказ «Как это делалось в Одессе») — налет на Тартаковского — не так уж этически безупречен. «Попробуем его на Тартаковском, — решил совет, и все, в ком еще квартировала совесть, покраснели, услышав это решение». Почему же покраснели даже видавшие виды негласные хозяева Одессы? А потому что, хоть Тартаковский далеко не ангел, однако на него уже совершали девять налетов. Десятый налет на человека, уже похороненного однажды, — это грубый поступок. Беня Крик для того, чтобы быть принятым в сообщество рыцарей Молдаванки, преступил даже существующие у воров этические границы.
А далее идет целый ряд этических провалов, парадоксально прикрываемых эстетическим величанием. При налете нечаянно убивают бедного Иосифа Мугинштейна, единственного сына у своей мамы. Дальше следует возмездие, которое совершается через новую кровь: за убитого приказчика налетчики кончили самого убийцу, Савку Буциса.
Третье деяние Бени Крика, описанное в рассказе «Отец», трудновато назвать подвигом. Но все-таки кое-что героическое есть в том, как долго он трудится в публичном доме с «обстоятельной Катюшей». А в особенности в том, что сразу же после этих упражнений он ведет деловые переговоры с Фроимом Грачом о женитьбе на его дочери. И если иметь в виду, что собой представляет эта Баська, дочь Фроима («женщина исполинского роста», «в ней было весу пять пудов и еще несколько фунтов», говорит она «оглушительным басом»), то иначе, как подвигом, согласие Бени на брак с нею назвать нельзя...
В «Одесских рассказах» сплошь и рядом легендарное чадолюбие, культ семьи, нежное почитание родителей оборачиваются не только цинизмом, но и насилием над самыми святыми человеческими чувствами. Чего стоит сцена, когда Мендель Крик рассказывает, как его искалечили собственные сыновья, Беня и Левка. «Он орал свою историю хриплым и страшным голосом, показывал размолотые свои зубы и давал щупать раны на животе. Волынские цадики с фарфоровыми лицами слушали с оцепенением похвальбу Менделя Крика и удивлялись всему, что слышали, и Грач презирал их за это».
За что презирает их Фроим Грач? За то, что они не могут преступить через этическое табу.
За что же Беня Крик заслужил звание Короля? Выходит, как раз за то, что смог пре-ступить — ограбить ограбленного, убить человека, жениться по грубому расчету, побить собственного отца. Но «первый произнес слово “король” не кто иной, как «шепелявый Мойсейка» (абсолютно карнавальное замещение Моше, хранителя священных заповедей, который, согласно преданию, был косноязычен). Значит, самая высшая инстанция — Моше наизнанку — благословил подвиги Бени Крика.
Автора «Одесских рассказов» более всего занимает именно этот процесс — процесс перевертывания этических норм, циничное попрание заветов, нанесенных на скрижали. Видимо, не случайно завершает цикл новелла «Любка Казак». Здесь уже нет ни Бени, ни повествования о его очередном подвиге. Зато есть сюжет о самом страшном преступлении, которое только может представить традиционная мораль евреев — сюжет о матери, которая пренеберегает своим материнским долгом. Еврейская мать, чья доходящая до безумия любовь давно стала легендарной, здесь «думает о своем сыне, как о прошлогоднем снеге». Женщина, в чьей природе заложено быть нежной и ласковой (ведь ее фамилия «Шнейвейс», то есть Белоснежка!), превратилась в грубую расхристанную бабу, у которой погоня за «профитом» полностью атрофировала материнское чувство. «Вы все хотите захватить себе, жадная Любка... — взывает старик Цудечкис, — а маленькое дитя ваше, такое дитя, как звездочка, должно захлянуть без молока».
Все перевернуто с ног на голову. Этика сломана. Даже богобоязненность оборачивается кощунством в сцене, когда Беня велит отпевать вместе с бедным Иосифом Мугинштейном его убийцу, Савку Буциса. Теперь многочисленным участникам похоронного обряда становится ясно, что совершено еще одно кровавое преступление, а они поневоле замараны участием в этом деле. И торжественная, пышная панихида завершается паническим бегством: «И вот люди, тихонько отойдя от Савкиной могилы, бросились бежать, как с пожара. Они летели в фаэтонах, в телегах, пешком».
Это апокалиптическое бегство есть спонтанная и потому истинная этическая оценка людьми тех подвигов, которые совершил Беня Крик, герой эпоса Молдаванки.
Этот итог не неожиданность, по меньшей мере — для Автора. Об обреченности той стратегии самоутверждения, которую избрал Беня Крик, было сделано предупреждение в самом начале как раз той новеллы, где рассказывалось о его возвышении. Напомним: Автор-слушатель просит эпического сказителя: «Реб Арье-Лейб... поговорим о Бене Крике. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце». Можно полагать, что, задумывая свой цикл, Бабель намеревался завершить его историей гибели Бени Крика. Возможно, Бабель имел в виду ту участь, которая постигла Мишку Япончика, прототипа Бени Крика.
Этой истории в «Одесских рассказах» нет. Зато есть рассказы «Конец богадельни» и «Фроим Грач». Они представляют собой завершение сюжета о Молдаванке и ее рыцарях.
Богадельня при еврейском кладбище, где ютятся кладбищенские нищие, — это горькая квинтэссенция еврейской доли и средоточие народной мудрости. Мир этот рушится не только потому, что пришла советская власть в лице заведующего кладбищем Бройдина, а потому, что он истлел сам по себе. Потому, что в нем смещены великие заветы, записанные в Священных книгах, потому, что скрижали перевернуты с ног на голову. Поэтому-то Бройдиным и удается с такой легкостью смести старую богадельню, как ненужный хлам. А заодно и выбросить из жизни ее обитателей — юродивых и святых, мудрецов и аэдов.
А рассказ «Фроим Грач» — это уже эпилог истории ордена рыцарей Молдаванки. Не гибелью Бени Крика, а гибелью Фроима Грача завершается весь цикл. И это не случайно. Если мы вспомним, что именно к Фроиму обратился Беня с просьбой принять его в свое дело, что Фроим давал Бене рекомендацию на совете, то можно догадываться о том, что скрывалось за словами Арье-Лейба о Граче: «...Тогда уже смотрел на мир одним глазом и был тем, что он есть». Но только в последнем рассказе об этом говорится открытым текстом: «Одноглазый Фроим, а не Беня был истинным главой сорока тысяч одесских воров». Но когда Фроим пришел в Чека и попробовал поговорить с новой властью на привычном ему языке: «Отпусти моих ребят, хозяин, скажи свою цену», — на том языке, который понимали и принимали не только Тартаковские и Эйхбаумы, но околоточные надзиратели и приставы, — с ним никто говорить не стал. Его просто расстреляли без суда и следствия, в считанные минуты. И все. Объяснение дается вполне советское: «...Зачем нужен этот человек в будущем обществе?» — спрашивает председатель ЧК. Автор уточняет — «приехавший из Москвы», то есть не знающий историю Одессы, не знакомый с ее легендами и ее героями. Но ведь и следователь Боровой, которому Фроим Грач по-своему дорог как легендарная личность, как достопримечательность Одессы, тоже говорит: «Наверное, не нужен».
Это и есть тот ужасный конец, который ожидал Беню Крика и весь орден налетчиков Молдаванки.
По Бабелю, мир этот и его герои обрекли себя на такой конец самим образом своей жизни. Кодекс антиморали, кодекс беззастенчивого глумления над вековечными устоями, которому они следовали с таким шикарным цинизмом, не мог не привести к саморазрушению
Карнавальность «Одесских рассказов» — это карнавальность «жуткого веселья». Есть такое еврейское выражение, которому аналогично русское: «Так смешно, что аж плакать хочется». Именно таков эстетический пафос «Одесских рассказов».
Почему же при всем при том. Беня Крик и его налетчики вызывают симпатию и у сказителя, Арье-Лейба, и у его слушателя? И не только у них: даже большевик Боровой называет Фроима Грача «грандиозным парнем» и не может скрыть своей печали, когда того расстреляли. А почему у русского народа сложено так много красивых песен, сказаний и легенд о Стеньке Разине, Емельяне Пугачеве, Кудеяре-атамане, Сагайдачных и Дорошенках? Ведь они же разбойники, воры, насильники, убийцы, погромщики. За каждым из них — реки крови безвинных людей. А их величают «народными заступниками».
Читая «Одесские рассказы», кажется, начинаешь понимать, в чем тут дело. Униженные и оскорбленные восполняют ущербность своего реального существования виртуальной вседозволенностью. А в преступлении границ есть какое-то извращенное наслаждение и уродливый восторг. Конечно же, все это — проявления этической вывихнутости, нравственной порчи, поражающей тех, кто влачит рабское существование.
До тех пор, пока будет суще-ствовать «черта оседлости» не только на географической карте, но и в умах людей, все святое, доброе, человечное, все достойное и гордое будет либо жестоко уничтожаться, либо фарсово искривляться. Другого не дано.
1 Другие рассказы, которые издатели порой включают в этот цикл только на том основании, что их действие происходит в Одессе или рядом, в Николаеве («История моей голубятни», «Ты проморгал, капитан!», «Конец богадельни», «Карл-Янкель» и др.), к «Одесским рассказам не относятся — это другие персонажи, другие конфликты, другой стиль.
И. Э. Бабель любил повторять изречение: «Сила жаждет, и только печаль утоляет сердце». Эта завороженность силой, приведшая писателя к ранней гибели, в его произведениях проявлялась как всеохватывающий интерес к раскрепощенным, вольным, первозданным силам жизни. Апофеозом раскрепощенных сил жизни стали «Одесские рассказы». И. Э. Бабель всегда романтизировал Одессу. Он видел ее не похожей на другие города, населенной людьми, «предвещавшими грядущее»: в одесситах были радость, «задор, легкость и очаровательное - то грустное, то трогательное - чувство жизни». Жизнь могла быть и хорошей, и скверной, но в любом случае «необыкновенно интересной». Именно такое отношение к жизни писатель хотел внушить человеку, пережившему революцию и вступившему в мир, полный новых и непредвиденных трудностей. Поэтому Одесса в «Одесских рассказах» - это образ мира, где человек распахнут навстречу жизни.
В бабелевской Одессе этот мир перевернут. Окраина города превращена в сцену, в театр, где разыгрываются драмы, страсти. Все вынесено на улицу: и свадьбы, и семейные ссоры, и смерти, и похороны. Все участвуют в действии, смеются, дерутся, едят, готовят, меняются местами. Если это свадьба, то столы поставлены «во всю улицу двора», и их так много, что они «высовывают свой хвост за ворота на госпитальную улицу» («Король»). Если это похороны, то такие похороны, каких «Одесса еще не видала, а мир не увидит» («Как это делалось в Одессе»).
В этом мире «государь император» поставлен ниже уличного «короля» Бени Крика, а официальная жизнь, ее нормы, ее сухие выморочные законы высмеяны, снижены, уничтожены смехом. Этот мир населен, в сущности, фантастическими фигурами.
Таков, например, Беня Крик - сын старого биндюжника Менделя Крика. В реальности он принадлежал к тому еврейскому населению, которое склонялось в три погибели перед городовым и околоточным надзирателем, было ограничено в правах и выборе занятий. Но Беня Крик - одесский Робин Гуд, благородный рыцарь, хотя это рыцарство более чем своеобразно смешивается с мещанскими представлениями и поступками. Он и его подручные размахивают оружием, но не спешат пускать его в ход. В их руках «дружелюбные браунинги».
Ограбление, которое описано в рассказе " Как это делалось в Одессе", представлено вовсе не как уголовное преступление, а как игра, своеобразный театр для себя, где все играли роли: одни - грабители, другие - жертвы, но при этом не перестают быть добрыми знакомыми. Одесса в рассказах И. Бабеля - город со своим языком, ярким и своеобразным. Он свободен, насыщен глубоким смыслом, выразителен. Афоризмы бабелевских героев стали пословицами и поговорками, они обрели самостоятельную жизнь, и уже не одно поколение повторяет: «еще не вечер», «холоднокровней, Меня, вы не на работе», «у вас в душе осень».
Перечитывая И. Бабеля снова и снова, нельзя не горевать о его судьбе, не сострадать его внутренним терзаниям, не восхищаться его творческим даром.
льзя не горевать о его судьбе, не сострадать его внутренним терзаниям, не восхищаться его творческим даром. Его проза не выцвела от времени, не потускнели его герои и стиль его произведений по-прежнему загадочен.
